— Три ха-ха.
— Из сна?
— Да, причем из кошмара своего создателя. Чтобы не сочинял дурацких сказок.
— Из другого мира? Третьего, пятого, шестого?
— А если так, то почему это называется «исчезал»? И откуда ты вообще знаешь, где ему при этом было лучше?
(Вот повеселились, должно быть, в том третьем-пятом мире, пока он там у них бегал туда-сюда.)
— Слушай, но ты отвергаешь все варианты!
— Естественно. Потому что ни один из них не подходит.
— Почему?
— Потому. Ну подумай. Если этот твой музыкант живет много лет, — он ведь много лет прожил?
— Много, наверное.
— Еще бы не много: состариться успел. Даже от самой собачьей жизни за два дня не состаришься. А он родился — ладно, возник, — вырос, научился играть на трубе (тоже, между прочим, серьезное занятие), повзрослел, похоронил мать, прожил жизнь… Как ему это все удалось, если даже ты не можешь сказать, где он был, когда его не было?
— Так в том-то и дело, что нигде!
— Ага. Очаровательно. Нигде. И каждый раз после этого помнил все свои предыдущие знания, по-прежнему умел играть на трубе, узнавал маму, не забывал дорогу на рыночную площадь… Нормальное такое ежедневное разрушение личности с мгновенной последующей реабилитацией. Вставь пару формул и можешь продавать патент.
— Подожди. Но что же, в таком случае, с ним, по-твоему, происходило?
— Ничего.
— В каком смысле "ничего"?
— В прямом. Ничего с ним не происходило. Никуда он не исчезал.
— Как не исчезал?
— Так. Не исчезал. Он страшно этого боялся, это да. Так боялся, что не мог жить без чьего-нибудь взгляда, чтобы не случилось то, чего он так боится.
— Но ведь оно случалось!
— Случалось. А он не исчезал. Он, правда, был уверен, что исчез, — его так вообще-то мама воспитала (вот тебе, кстати, еще заметка — насчет влияния родителей и их стремления к незаменимости). Он, скорее всего, ощущал себя исчезнувшим, — мало ли какие у людей бывают расстройства. Но реально никуда не исчезал. Иначе не появлялся бы обратно. Невозможно быть наполовину, — ты либо есть, либо нет. И если есть, то уже извини. Никуда ты не денешься. Пока жив, конечно.
— А чего же он так боялся?
— Как «чего»? Исчезнуть!
— Так ты же говоришь, что он не исчезал?
— Ну да, не исчезал. Но боялся. Хотя с тем же успехом мог бы и не бояться.
— Почему?
— Потому что с ним каждый день случалось то, чего он так боялся. И он при этом постоянно оставался в живых. С упрямством, которым могла бы гордиться его неуемная мама.
— То есть ты хочешь сказать, что он боялся зря?
— Ну не то что бы зря. Страхи все-таки довольно прилипчивая штука, по приказу "перестань!" не перестанут. Но факт остается фактом: твой музыкант прекрасно жил, каждый день переживая именно то, чего постоянно боялся не пережить.
— Дурак какой-то у тебя получается музыкант…
— Душа моя, это у тебя дурак какой-то получается музыкант!
— Ну ладно, без разницы, у меня. Но надо же ему сказать об этом!
— О чем? О том, что он — дурак?
— Да нет же, нет! О том, что он может не бояться! Потому что, судя по всему, он всю жизнь исправно делает то, чего больше всего на свете боится не суметь.
— Ну да. Правильно. Вот пойди к нему и скажи.
— Почему это я? Я не могу, я автор. Если я начну бегать туда-сюда, что останется от сказки? Зеркало на стене?
— М-да, есть в этом что-то. А кто тогда пойдет?
— А кто самый умный, тот и пойдет. Это же ты приходишь и кричишь «нелогично». Ты и иди.
— Но я… А впрочем, пожалуй. Будь по-твоему, я пойду. Крути назад.
Зеркало упало и разбилось на много маленьких кусков.
Нет-нет, раньше.
Зеркало купила богатая семья.
Еще раньше, на несколько дней.
Ни пойти купить еды, ни выйти подышать воздухом.
О! Да, давай сюда.
Ни пойти купить еды, ни выйти подышать воздухом. Если бы с музыкантом кто-то жил, он мог бы смотреть на музыканта хотя бы во время прогулок, но все годы игры на площади музыкант был слишком занят, поэтому он не успел обзавестись никем специальным, кто бы постоянно хотел на него смотреть. Музыканту очень хотелось есть и пить, но еще больше ему хотелось не исчезать. Поэтому он не ел и не пил, а только целыми днями сидел и смотрел на себя в зеркало.
Сначала в зеркале отражался только он сам. А потом его отражение вдруг исчезло, а вместо него появилось незнакомое музыканту лицо.
— Привет, — сказало лицо.
— Привет, — сказал музыкант.
— Ты чего? — спросило лицо.
— Я ничего, — сказал музыкант.
— А зачем ты тут сидишь? — спросило лицо.
— Чтобы не исчезать, — объяснил музыкант.
— А ты умеешь? — изумилось лицо. — А ну покажи! Исчезни сейчас!
— Не могу, — вздохнул музыкант. — Я исчезаю, только когда на меня никто не смотрит.
— Да? — удивилось лицо. — А почему ты тогда до сих пор не исчез?
— Потому что сейчас на меня смотришь ты!
— Неправда, — сказало лицо, — я на тебя не смотрю. Я вообще не умею смотреть: у меня нет глаз.
Музыкант присмотрелся к лицу в зеркале и увидел, что у него действительно нет глаз.
— А почему же я тогда до сих пор не исчез? — спросил он.
— А черт его знает, — доверительно сообщило лицо, — сами удивляемся.
Музыкант почесал в затылке и посмотрел на свои руки. Руки были на месте. Он поднял глаза на зеркало и увидел, что лицо в нем начало хулиганить — метаться из стороны в сторону, раскачивая раму так, чтобы зеркало подпрыгивало на полу.
— Ты что, — испугался музыкант, — это же мое зеркало!
— А, ерунда, — сморщилось лицо, — другое купишь.
С этими словами оно раскачало зеркало изо всех сил, зеркало упало на пол и разбилось. Музыкант остался стоять рядом с ним, с хмурым видом глядя на осколки. В осколках не отражалось ничего. Вообще.
Музыкант постоял над ними какое-то время, потом растерянно вышел из сарая и побрел по улице. Улица была пустынна, и он шел по ней один, пиная камешки под ногами. Его силуэт постепенно удалялся от сарая, становясь все меньше и меньше, пока наконец не стал совсем маленьким и не и…с…ч…е…
