«Пойми это! — умоляла Дайрин. — Пойми и возьми у меня! Возьми мои чувства, мои эмоции. Пожалуйста! Они, твои дети, должны сделать выбор. Правильный выбор! Я не знаю, как их убедить. Помоги мне! Или они тоже погибнут».
И Материнская Планета откликнулась. Она приняла дар человеческих чувств. Она проникла в самые затаенные уголки мозга Дайрин и прочла их так, как читают учебник. Дайрин беспомощно лежала и наблюдала жизнь Планеты, охватывала сознанием и всем своим существом ее пульсирующую мысль. Так, наверное, проходят перед глазами умирающего картины всей его жизни, а может быть, и жизни Вселенной. Человеческая память избирательна, говорилось в учебнике, она подчиняется нередко эмоциям и, соединяясь с ними, воспроизводит ушедшее время в настоящем. Память, соединенная с эмоциями, и есть причина радости или боли. Но то, что сейчас происходило с Дайрин, не мог предусмотреть даже учебник. Это была человеческая жизнь, полностью пронизанная другой формой жизни, исследованная и прощупанная до самого потайного уголка памяти. Вместе с Материнской Планетой Дайрин проникла в туманные сумерки Времени до своего рождения. Она слышала различные голоса тех, кто умер до ее появления на свет. Она рождалась. Она впервые в жизни младенцем посасывала большой палец, который, кстати, несчастные родители не могли вытащить из ее рта в течение пяти лет. Эта дурацкая привычка сохранилась и по сию пору, что нередко приводило Дайрин в смущение. Она, младенчик Дайрин, лежала, жмурясь, в ярком мире, постепенно осознавая его форму и свет. Она боролась с гравитацией, поборола ее и в первый раз встала на ноги и пошла. В первый раз улыбнулась чему-то теплому и высокому, которое держало ее на руках и говорило ласковым голосом. Первое узнавание слов. Особенно любимое «нет». Исступление, радость от первой прочитанной самостоятельно строчки. Она увидела свою сестру, еще маленькую, всю в слезах. Она в первый раз осознала, что такое боль в ободранной коленке…
Боль. Здесь ее было предостаточно. Мир, в который она пришла, не собирался делать то, что она хотела. Досада, ярость, страх, внушаемый множеством вещей, которых она не понимала. Ежедневные вечерние новости, наполненные смертями, бомбами, голодными и обозленными людьми, стреляющими друг в друга, ненавидящими, непримиримыми. Свернувшись калачиком под одеялом, она прислушивалась к родным голосам отца и матери и с ужасом представляла себе, как рушится мир, ее теплый и уютный мир, мир людей, которых она знает и любит, и других, неизвестных ей. Она слышала, как ее лучшая подруга рассказывает ребятам, какая Дайрин странноватая и чудная, и все они смеются за ее спиной, ей вслед. И ей казалось, что она одинока в этом злом мире. Она пыталась завоевывать друзей умом и бесшабашностью, делающими ее популярной. Но это мало ее радовало: хотелось нормальной дружбы, просто любви. Она умела постоять за себя, даже становилась опасной для врагов. Но это делало ее еще более одинокой, отдаляло от всех. Она в бессильной ярости дубасила кулачками в эту непроницаемую стену жизни, чувствуя, что есть какой-то другой путь, что-то еще, какой-то секрет, сделающий ее счастливой. И внезапно выяснила: Волшебство! Но и ему она не смогла выучиться достаточно быстро… Она поспешила, и вот теперь надо платить по счетам. Она недостаточно умна и умела, чтобы спасти эти очаровательные стеклянные существа от гибели. Она помогла им родиться… она сделала их такими, какие они есть… они почти ее дети. И она в ответе за них. Их смерть — это и ее смерть. Всюду смерть… И боль…
«Больно, больно, больно, — проносилось у нее в мозгу. — Больно лежать здесь и слышать затихающие удары сердца. Я не хочу, чтобы им причиняли боль!»
Но слишком поздно. Боль уже стала частью программы. Она заложена в память Материнской Планеты, а значит, и мобили получат ее.
«Следующей буду я», — бессильно думала Дайрин. И она вглядывалась в свою летящую перед ней жизнь. Муку и стыд ощущала она, видя всю свою жестокость, мелочность, эгоизм… Сколько гадких поступков, сколько трусливого вранья… Но теперь слишком поздно. Прошлая жизнь прошла. Ха! Даже забавно звучит. Медленно течет ее медленная жизнь. Но мобили могут в любую секунду начать программу замедления энтропии, ее полной остановки. И тогда ее медленная жизнь превратится в мгновенную смерть! Она почти осязаемо чувствовала эти скользящие, падающие в Пространство, как весенние капли с края карниза, миллисекунды. Крохотные дольки Времени, уносящие ее жизнь.
«НИЧТО НЕ ДЛИТСЯ БЕСКОНЕЧНО. КОНЕЦ РЯДА…» — то ли зазвучало, то ли просто беззвучно пронеслось в ее мозгу.
А она, беспомощная, лежала и ждала конца всему. И свет ударил в нее. Поток сведений, образов, слов, картин неудержимо хлынул в нее. Она, словно рыбка, попала в сеть быстрой жизни Материнской Планеты. Электрическими искрами пронеслись сигналы по ее нервам. Материнская Планета вливала в нее данные, как перед этим вливала их в мобилей под опекой Дайрин. Но не ту милосердно сокращенную версию учебного программирования, которую дозировала сама Дайрин, а весь волшебный учебник, все содержание дискеты. И это было больше, чем просто книжка, стоявшая на полке у Ниты. Сжатое до предела содержание дискеты не уместилось бы и в нескольких толстенных, как телефонная книга, фолиантах.
Все это вливалось в нее, и она могла лишь наблюдать, чувствовать с восхищением и ужасом, как память ее наполняется, словно бездонный сосуд. Информация наполняет, наполняет, наполняет этот сосуд, но никогда не перельется через край и никогда не иссякнет…
Динозавры могли появиться и исчезнуть с лица Земли, Жизнь могла возникнуть в сотнях миров и угаснуть, пока лился и лился в нее водопад сведений, необыкновенный поток знаний. Она забыла, кем или чем она была, забыла обо всем, кроме этого благостного чувства насыщения, наполнения, спокойного и в то же время радостного. Да, стоило перенести ту разрывающую боль. Ей сейчас казалось, что внутри у нее ширится и сияет звезда. Будто она проглотила эту греющую изнутри звездочку. Боль не исчезла, она просто перестала иметь значение…
Она лежала на боку и глядела на гладкую зеркальную поверхность. Почему-то вспомнила о сандвиче. Поискала глазами крошки и не увидела. Ни двигаться, ни говорить она не могла. Только вот думать, да и то о пустяках. Вот странность! Время двигалось как-то не так, непривычно. Но в те промежутки, когда мелькали простые и надежные мысли вроде той, о сандвичах, время, казалось, двигалось в привычном ритме и не во все стороны, а, как и полагается, вперед. В эти моменты она замечала двигающиеся вокруг фигурки, слышала голоса, доносящиеся снаружи. Тихая, воркующая речь мобилей, таких знакомых… Постепенно голоса связались с внешним обликом каждого, с именами.
