— Куда это вы её повезли?
— У Настеньки шок, надо снять его последствия, — ответила Марго. — Все её бросили, а ей нельзя оставаться одной.
— А кто сказал, что она одна? — нахмурилась Диана Несторовна. — Настенька! Иди сюда. Иди ко мне.
Уткнувшись в чёрную ткань её жакета, я задавила крик. Гладя меня по волосам, Диана Несторовна говорила мягко и ласково, как ребёнку:
— Я с тобой, моё солнышко, я с тобой. Никуда не надо уезжать, ты мне нужна здесь. — Понизив голос до шёпота, она тепло и щекотно повторила мне на ухо: — Нужна.
Только уцепившись за это слово и за жакет старшей Алиной сестры, как за спасательный круг, я и удержалась на плаву, не провалилась в чёрную бездну безумия. Диана Несторовна повторила:
— Оставайся, лапушка… Останешься?
Я только всхлипнула и кивнула.
— Ну вот, — сказала Диана Несторовна удовлетворённо. — Большое спасибо вам, девушки, за заботу, но Настя остаётся. Она не одна, никто и не думал её бросать.
Марго как-то странно прищурилась и сказала непонятно:
— Вот оно что…
Что это значило, я не знала, да это было и неважно. Я осталась и вынесла всю боль до конца.
Верного Рюрика хоронили в тот же день, только на другом кладбище.
* * *
Мы стоим на балконе и слушаем дождь. Диана Несторовна достаёт пачку сигарет, глядит на неё задумчиво и снова убирает в карман.
— Всё, бросаю курить.
Я озвучиваю то, что жжёт мне сердце уже давно:
— Вы не думаете, что это я виновата?
Диана Несторовна хмурится, на её лице — печальное удивление.
— Настенька, о чём ты? Винить тебя — это же абсурд. Этот чёртов звонок… Я не знаю, кто это был, но если ты говоришь, что звонила не ты, то я тебе верю.
Я говорю — теперь уже твёрдо:
— Это он.
Мы молчим, и это страшное, пульсирующее молчание. Дождь шуршит в траве, в небе повисла тревога. Холодная горечь воздуха вливается в лёгкие, наполняя грудь печалью, и долгий, долгий вздох ветра касается волос.
— Он забрал моего отца, мою маму и вот теперь — Алю… Я не знаю, как им помочь. Я не уверена, что у меня хватит сил.
Чай стынет в чашках, Диана Несторовна мнёт в пальцах сигарету, но не закуривает. Тикают часы, капает вода из крана. Всё вроде бы обычное, но во всём присутствует горький привкус, а на сердце — невыносимая тяжесть: как мне теперь жить без неё? Где смысл, где цвет, свет и радость? Ему удалось деморализовать меня, выбить из-под моих ног почву — с какими силами я вступлю с ним в схватку? В этом состоянии я не то что копьё — карандаш не подниму. А ведь пленники Якушева на меня уповают, каждый день промедления здесь идёт за год ТАМ.
Они ждут и надеются. И Аля тоже.
Чиркает зажигалка, но я кладу ладонь на руку Дианы Несторовны.
— Не надо… Бросайте курить.
Она улыбается. Мы сидим так: она держит мою руку, между нами две чашки и тишина. Я касаюсь ладонью её лица, а она, поймав мою руку, прижимается к ней щекой, закрывает глаза.
— Я брошу. Брошу, если ты хочешь. Только за это ты будешь говорить мне «ты».
— Договорились, — киваю я. — Пожалуйста, Диана, брось курить.
Она открывает глаза.
— С сегодняшнего дня не курю.
«Смиренно молим тебя, светлая дево Анастасие, недостойные и падшие грешники, страждущие во тьме! Услышь наше отчаянное моление, приди, разреши узы, позволь нам узреть свет дня! Уповаем на сострадание твое, доброту и милость твои, сиятельная дево, копьем твоим светозарным пронзи пса окаянного, муки нам чинящего, да не протянется более ни к чьей душе рука его!»
«Услышь нас, Анастасие, пресветлая воительнице! Направь гнев свой на истязателя нашего, своею мощью возгордившегося и себя всесильным владыкою мнящего, придави стопою своею горло его нечистое, дерзновенно похваляющееся! Не дай нам, несчастным узникам, покрытым ранами гниющими, гореть в сем месте вечно, не зря света Божьего. Соль слез наших да отравит питие ему, отольются они ему сторицей, падет на главу его кровь наша. Услышь вопль наш скорбный, о Анастасие, вооружись копьем твоим победительным и избавь нас от врага окаянного, нас здесь заточившего!»
«Да пребудет Свет с тобой, Анастасие! Да наполнит сила десницу твою и да покарает она злого палача нашего. О, печальна обитель наша, не проникнет в нее ни свет, ни ветер вольный, не опустится чистое крыло ангела в яму смердящую и не поднимет немощных и покрытых струпьями измученных узников. Безысходен плач наш, неслышимы мольбы наши уху Божьему, глубока наша темница и недосягаема для Его милости. Нет нам ни облегчения, ни избавления от мук наших. Молим тебя, добрая дево Анастасие, как только грешники могут молить светлого воина, небесною силою наделенного, избавь нас от бед и страданий наших, покарай лютого врага, пса поганого, и да пребудет с тобой помощь Божия, чьею властью ты и поставлена на сей подвиг праведный».
Если бы я могла закрыть уши, чтобы не слышать этого шёпота, этого стона! Но он звучит у меня в голове, несмолкаемый, беспрестанный, никуда от него нельзя деться. Он не даёт мне спать ночью, преследует меня днём, он травит мне душу, этот шелест: «Анастасие, Анастасие!» Кто сделал слышимыми для моего уха мольбы этих несчастных, кто обрёк меня на эту пытку, направляя их плач не туда, куда он должен следовать, а мне? И вовсе я не святой воин и не пресветлая дева, я грешное и слабое духом существо, непригодное для свершения никаких подвигов, и уж тем более для того чтобы одержать победу над окаянным псом Якушевым, возгордившимся своим могуществом — кстати, не без оснований. Нет на мне ни благодати, ни Божьей силы в моей деснице, я не из тех, кто достоин чести держать разящее нечистую силу светлое копьё. Разве моя слабая рука поднимет его? Не паду ли я сама под грузом слабостей и грехов своих, которые так искусно умеет выводить из глубин души и обращать против их же обладателя хитроумный злодей Якушев? Кто поставил меня на это дело, посильное только для борца, равного или превосходящего по силе этого лукавого змия?
Как бы то ни было, кто-то считает, что дева Анастасия должна совершить этот подвиг, но пока она ходит к восьми утра на работу, и бороться ей приходится только с коробками и складской документацией, смиренно выслушивать замечания Гали и её поучения о том, как следует строить свою личную жизнь.
— Слушай, да покрась ты наконец волосы! — убеждает эта заботливая коллега. — Если ты думаешь, что седина тебя украшает, то ты сильно ошибаешься. Седина ещё никого никогда не украшала, запомни это. А на тебе она смотрится вообще дико, учитывая твой возраст! И как ты одеваешься? Ты выглядишь серой мышью! Ты думаешь, что эта блузочка сексуальная? Чёрта с два, в ней тебя можно принять за занудную училку. От тебя все будут шарахаться, и никому даже не придёт в голову, что под этой оболочкой есть что-то хорошее!
