И ещё что–то сказывал, но будто уж в бреду. Всё поминал имя Троицкого игумена, некоего старца, и Засадный полк. А когда приходил в себя, чуть приподнимался и вопрошал:
—Приехал ли преподобный? Сёстры терялись в догадках, о ком он говорит, и отвечали, глупые, мол, нет, не приехал. Ибо в тот час никто не приезжал, а кого он кличет преподобным, не изведали.
Он же опять очнётся и вопрошает. И лишь однажды произнёс имя — преподобный Сергий, игумен. Мол, отныне так след величать его. Инокини согласно кивали, митрополит вновь впадал в беспамятство и вторил, дескать, я воин полка Засадного и созванием этим уйду.
Уж и дыхания не было, сердце молчало, Алексий же твердил слова свои, и только по движению уст можно было понять, что сказано в последний миг.
Всё это Сергию донесли инокини, бывшие при митрополите, причём излагали шёпотом и называли преподобным, однако игумен каждой поднёс крест к устам.
—Отныне ты, Христова невеста, принимаешь обет молчания до самой смерти. Приложись и поклянись.
Сёстры падали на колени, крест целовали и клялись, в тот же миг замолкая и оставаясь в неведении: за что же им наказание такое? И ведь даже с сёстрами не обсудить, как умирал митрополит, обидно…
Когда к усопшему в Чудов пришёл великий князь, всё было кончено.
Никто так и не изведал о последней воле митрополита, но инокини, должно быть, пустили уже слух–ненароком, по доброте душевной, — Алексий умереть не может, всё ждёт преподобного Сергия. Весть донеслась до слуха княжеского, и он, скорбный, таки обратился к нему–преподобный, мол, осиротели мы. Игумен ничего не сказал, но вновь призвал к себе сестёр и молвил гневно:
—Успели распустить языки поганые! Не стерпелось вам!.. Немедля же ступайте в Белозерье, к Ферапонту! Мой инок вас доставит и передаст. И упаси вас Бог обмолвиться кто вы и откуда! Лучше языки себе откусите!
Павшие ниц сёстры и в самом деле принялись кусать языки, обливаясь кровью, да инок не позволил, засунул кляпы в уста, взял всех четверых за одеянья и отнёс в сани, ровно снопы обмолоченные.
А великий князь и впрямь после смерти митрополита ощутил сиротство, хотя при его жизни и спорил с ними ссорился, когда тот встревал во власть мирскую. Тем паче рукоположённый ещё Филофеем, Киприан услышал колокольный звон и вознамерился немедля прийти из Литвы и покорить Москву, взять митрополию в свои руки. И патриарх его торопил вкупе с болгарским митрополитом, дескать, час пробил, ступай к стольному граду и бери на приступ.
—Тебя, князь, сейчас будут втягивать в церковную смуту, — предупредил его Сергий. — Дабы отвлечь от власти и дела, которое ты замыслил. Тебя вовлекут в борьбу, а ты встань выше.
—Киприана в Москву не пущу! — заявил Дмитрий. — И Константинополю не повинюсь. Нам след посадить своего патриарха. Но коль сейчас воевать с греками не время, митрополитом посажу Митяя. Иначе мне руки свяжут. Ты, отче, подсоби мне утвердить духовника, тебя епископы послушают. Никого более не хочу держать за своей спиной.
—След поступить мудрее, — посоветовал игумен. — Давай посадим Дионисия Суздальского. Его Макарий знает и даст добро. А сей епископ дошлый, много чего изведал, но молчать умеет. Таки избавишься от Киприана.
— Дионисий весьма охоч до власти, — воспротивился князь. — И целит он не в митрополиты, в духовники мои. Ему по нраву не митрополия, но надо мной владычество. Сему епископу только палец дай… А мне нужен владыка послушный. Тот, что не распри церковные чинить начнёт — за Русь молиться. Я бы тебя посадил на митрополию, отче, или вовсе в патриархи. Но твоё дело ныне важнее.
Князь и в скорби не загасил своей ярости.
— Не время ныне вступать в спор с Константинополем, — попробовал усмирить его Сергий. — Лучше бы потакать, чтоб подозрений не было. Весь мир встревожился, чуют, великой битве быть, коль даже почивший Алексий о том возвещал. Если епископы изберут Митяя, Макарий воспротивится.
Дмитрий лишь усмехнулся, подавляя гнев.
— А я куплю для него сан митрополита. Литва вкупе с Киевом деньги собрали, чтоб Киприана посадить в Москву. Сказывают, златом и серебром пять тысяч. Патриарх теперь ждёт, сколько я дам, зная, кого желаю зреть митрополитом. Сидит и ждёт, считает барыши. За деньги Макарий и бабу несмыслёную на митрополию посадит. Всё покупается и продаётся, отче, было бы предложение и спрос. Ты лучше меня ведаешь, что есть симония. За сан попа и дьякона и то след заплатить епископу! Псковских и новгородских стригольников еретиками кличут, а в чём суть ереси? В том, что мзду отвергают за право служить в храме?.. Не мы с тобой утвердили сие торжище, но коль оно есть, придётся нам повиноваться его уставу. Дабы не выдать своих замыслов. Только с Митяем я не серебро и злато пошлю, а чистые хартии. Сколько попросит патриарх, столько духовник мой и впишет. Только так возможно перекупить товар на сём базаре…
Великий князь переборол, перелил гнев из сердца в разум, затворив его зубовным скрежетом. И попросил уже смиренно:
— Ты, отче, покуда не оставляй меня одного. Духовника пошлю в Константинополь, а за спиною никого… Мне след собирать войско и скоро выступать в поход. Ты же не дал свой полк, токмо частицу малую, да и то с наказом. И ражного гоношу Пересвета не дал. Скупой ты, рачительный, да старец–отшельник убедил меня… Мамай набег готовит на стольный град, и вот опасаюсь, опять пойдёт не сам, а Бегича пошлёт. А так мыслилось с темником сразиться!.. Теперь мурзу придётся бить так, чтоб и Мамаю стало больно.
До начала лета игумен со своими иноками оставался в Москве, теперь оберегая князя, дабы перед битвой не уязвили его в спину. Черноризные араксы следовали за ним всюду, ровно тени, оттеснив бояр и слух породив, мол, великий князь стал набожным изрядно. Верно, успение митрополита так повлияло. Митяй был срочно пострижен в монахи, возведён в сан архимандрита с именем Михаил и вскоре избран епископами митрополитом. Однако Дионисий Суздальский, не приемлющий княжеского хранителя печати и духовника, втайне зрящий себя в этом сане, был возмущён самоуправством великого князя. Сначала уличал его во вмешательстве в дела церковные, повсюду обличал, и, расхрабрившись от собственной дерзости, вздумал ехать к патриарху Макарию с челобитной, ибо давно был с ним знаком. Князь не позволял втягивать себя в битву за власть духовную и спорить с епископом не стал, а попросту велел схватить его и посадить в темницу, дабы усмирился. Тот же, оказавшись в юзилище, взмолился к Сергию, чтоб замолвил слово перед Дмитрием, поклявшись, что и шагу не ступит из Москвы.
Игумен поручился, однако, едва очутившись на воле, Дионисий будто бы в Суздаль отправился, а сам же тайно покинул стольный град и сквозь Орду, не скрывая уже образа своего, поехал к морю, чтоб плыть в Константинополь. А прежде туда же со свитой верных сподвижников был отправлен духовник Митяй, ставший теперь наречённым митрополитом. За благоволением патриарха ехал, как князья ездили в Орду за ярлыком. Однако не с дарами и не с казной, но только с долговой распиской великого князя. Дмитрий, как и обещал, послал с ним чистые грамоты, куда след было вписать назначенный патриархом выкуп за тот самый ярлык.
