Ошарашенный неожиданным падением борец, приподнялся и сел на манеже весь покрытый прилипшими опилками.
— Ты что творишь? Не честно это, — засопел он обиженно, апеллируя к Сугису, — Он меня подсечкой свалил. Видел? Это против правил.
Виктор промолчал. Правил он действительно не знал. Вполне возможно, что здесь использовали такие же правила, как в греко-римской борьбе, в которой подсечки и подножки были запрещены. Но он-то был борцом дзюдо, а там были запрещены только удары.
Сугис тоже молчал и все еще напряженно о чем-то думал.
— А ну давай еще, — борец уже поднялся и наливался решимостью взять реванш.
— Так, — Сугис хлопнул плетью по голенищу сапога и видимо принял решение, — Достаточно на первый раз. Мне еще надо с Чаком поговорить, а ты иди, отдыхай, Ланс. Спасибо. И вот что — о том, что здесь было никто не должен знать. Ничего не было, и ты ничего не видел.
Борец не спорил, он быстро остыл и спокойно пожал плечами.
— Как скажешь, Сугис. Не было так не было, — борец повернулся и посмотрел на Сомова уже без всякой обиды, — А ты ничего, молодец, очень быстрый.
— Ну да, — позволил себе натянуто улыбнуться Виктор, — Быстрый. Как молния.
И повинуясь неожиданному порыву Сомов, высоко подпрыгнул, нанося двойной удар ногой по воображаемому противнику, следом продемонстрировал несколько ударов ногой с разворотом, а затем плавно и гармонично перешел в стойку, поклонился, сложив ладони перед грудью и неподвижно замер.
— Борьбой значит, говоришь, занимался, — проворчал насупившийся Сугис, — И как это называется?
— Удар Чака Норриса ногой с разворота, — Сомов начал потихоньку злиться.
— А что, красиво исполнено и название красивое, — встрял в разговор борец, но наткнулся на взгляд Сугиса и закончил: — Ничего не было. Ничего не видел. Уже ушел.
Разговор с владельцем цирка продолжился уже в его фургоне.
— Значит так, Чак Норрис, — Сугис выделил имя усмешкой и снова стал суровым, — выходит, что документов у тебя нет, а проблемы у тебя есть. Так? Так. Ты беззаконник и мне твои проблемы, в общем-то, ни к чему. Но хотя ты парень очень странный, ты мне нравишься. Город мы покинем через пять дней, и если присоединишься, то работа для тебя найдется. Два условия: получать будешь половину от доли остальных и по первому моему слову уйдешь и больше никогда о нас не вспомнишь. Поймают — твои проблемы.
— Я согласен, — Виктор впервые за этот вечер искренне улыбнулся. О хитрой книге он уже забыл.
У Сомова оставалось всего несколько дней, чтобы подготовиться к побегу. На руку было и то обстоятельство, что Преан в очередной раз укатил в столицу, да еще и вместе с домоправителем. Готовился Виктор обстоятельно. Собрал свои записи, привел в порядок одежду, сладил чехол для гитары. Памятуя о высоком уровне преступности, решил подстраховаться и приготовил себе в дорогу короткий меч. Как там сложится еще неизвестно, а оружие лишним никогда не будет. Старый клинок он давно уже приметил на чердаке среди всякого хлама накопившегося там за несколько поколений Преанов. Мечей там было несколько, но все они были тронуты ржавчиной и у них отсутствовали рукоятки. Сомов выбрал наиболее хорошо сохранившийся клинок, очистил его от ржавчины и заточил, а в завершении смастерил рукоять из плотно намотанных кожаных полос точно подогнав ее по размеру своей руки. Без навершия оружие выглядело внешне несколько непривычно и неказисто, но зато держать его в руках было удобно и приятно. Много времени ушло на то чтобы изготовить потайные ножны. Носить меч на боку Виктор не решился, так как с оружием здесь ходили только воины, стража и люди благородного звания. На них Сомов мало был похож, а увидеть простого горожанина, за которого он смог бы еще сойти, с мечом за поясом было бы несколько странно и привлекло бы ненужное внимание. Поэтому он приладил меч за спину, как это делал в кино Конан варвар. Чтобы рукоятка вызывающе не маячила из-за плеча, пришлось расположить ножны, строго вертикально прикрепив к ним равномерные рюкзачные лямки. Последним штрихом стала накидка с капюшоном, которая полностью прятала и сам клинок и торчащую за головой рукоятку меча. Даже если капюшон не надевать на голову, то его можно было набросить на рукоять меча и полностью скрыть от чужих глаз.
Каждый день Сомов прогуливался к цирку, но внутрь не заходил и не с кем не разговаривал. Когда же он увидел, что купол убран, а цирковая труппа разбирает балаган и собирается в дорогу, то понял что его время пришло. Цирк уезжал утром, значит, он должен был уйти и примкнуть к ним ночью.
Вечером Виктор подарил садовнику большую бутыль заранее припасенного крепкого вина, и того уже можно было не принимать в расчет. Препятствием оставались только кухарка и сторож. Сомов терпеливо дождался, пока в доме окончательно не затихло, и решил, что прислуга уже уснула. Он зажег свечу и осторожно пробрался на кухню за припасами в дорогу, где начал шарить по коробам и ящикам с продуктами. За этим занятием его и застала еще не успевшая уснуть повариха и привлеченная шумом на кухне. Палла не разобралась в том, что Виктор делает на кухне в такой поздний час, может, посчитала, что он просто проголодался, да и мысли ее при виде молодого раба, как обычно приняли сексуальное направление. Она заулыбалась, подошла, пошло виляя могучими бедрами, и попыталась было обнять Виктора, но он уверенно отстранил ее рукой.
— Не сегодня, Палла. Не сегодня и никогда больше, — голос Сомова был холодным.
— Ты что это, Снежок? — игриво произнесла кухарка и, не вняв его словам, попыталась продолжить свои неприличные действия.
— Пошла прочь, — брезгливо сказал Виктор и, не сдерживаясь, грубо оттолкнул ее от себя.
Этот толчок вмиг отрезвил и разъярил кухарку. Разразившись потоком угроз, она пошла на него со злым перекошенным лицом и без того будучи не слишком красивым ставшим от злобы еще хуже. Сомов спокойно дождался, пока она подошла вплотную и с размахом, от всей души залепил ей оплеуху. Кухарка от неожиданности отшатнулась, запнулась и шлепнулась на задницу повалив вместе с собой кухонную утварь, коробы и бутылки. Она недоуменно захлопала глазами, не понимая, что такое происходит и, схватившись пухлой рукой за звенящее красное ухо. Сомов склонился над ней и с каменным лицом медленно повторил:
— Пошла прочь отсюда.
Кухарка завозилась на полу, грузно поднялась и испуганно бросилась прочь из кухни. Сомов посмотрел ей вслед, и на секунду в нем шевельнулась жалость. Он впервые в жизни поднял руку на женщину и чувствовал некое подобие угрызений совести — в нем проснулось наследие земной морали. Но стоило вспомнить о своем статусе раба и унизительном положении сексуальной игрушки для наглой кухарки, как ростки совести быстро залила все реабилитирующая волна ненависти.
