Ознакомительная версия.
И три года, три года ты, Ларт, ходил мимо, и вешал плащ на мои онемевшие пальцы, и знал, отлично знал, что с каждой секундой, с каждым мгновением я теряю по капле, как кровь, счастье быть магом, теряю безвозвратно, потому что никто в этом мире не в состоянии вернуть мне мою суть, мой смысл, мой магический дар… Не ты давал мне его, тебе ли отбирать?!
А ты, Эст? Я помню твою шубу… И глаза твои помню, испытующие, тянущие такие глаза… Ты сказал тогда: «Здесь он уместен, как нигде более»… И стёр ладонью пыль с моего деревянного плеча!
От одного этого воспоминания Ильмарранена бросило в жар. Он забился на скользких каменных плитах, кусал до крови губы, и пальцы, и руки…
Небо, единственное, для чего бы стоило выжить — это вернуть вам долг, маги. Вернуть долг той же звонкой монетой.
Парад наконец закончился, поговаривали, что это был лучший парад за последние пять лет. На каждом углу продавали леденцы на палочках и пирожные в виде кремовых грозовых туч со свешивающимися мармеладными молниями. Дети восседали на плечах отцов, подружки несмело стискивали влажными пальчиками онемевшие от смущения ладони дружков.
Гуляние никак не начиналось — все ждали назначенного на это время исключительного зрелища.
И вот наконец по толпе прокатилось оживление, а затем волна восторженных воплей и хохота.
На улицы выехала большая открытая повозка с установленной на ней узкой обезьяньей клеткой. В клетке, прикрученный за руки к прутьям, стоял человек в нелепом цветастом балахоне; на голову его был напялен шутовской колпак, напоминавший в то же время остроконечную шапочку чародея. Вокруг клетки водили хоровод ярмарочные актёры; вот повозка выехала на площадь и встала.
С высокого балкона наблюдал за представлением судья.
— Почтеннейшая публика! — обратился к людям зазывала. — Перед вами великий маг Ильмарранен. Кто хочет убедиться в его могуществе?
Откуда ни возьмись, в толпе замелькали чепцы торговок зеленью. В корзинках у них лежали специально для этого случая приготовленные овощи — гнилые яблоки и тухлые помидоры. Люди недоумённо переглядывались.
— Ну же! — подзадоривал зазывала. — Кто решится первым вызвать ужасную магическую месть? Может, он поразит вас молнией? Или ударит громом? Проверьте, что будет с великим магом, если в него чем-нибудь запустить?
В толпе посмеивались, но первым швырнуть яблоко никто не решался.
— О, как страшно! — зазывала закатил глаза. — Неужели никто не осмелится попробовать?
Руал оглядывал толпу — радостные, любопытствующие, возбуждённые зеваки. И стайкой выбирались прочь несколько хмурых, нахохлившихся студентов. Один обернулся — Руал узнал парня, похлопавшего по заду деревянную обезьяну — и горько, сочувственно взглянул в сторону человека в клетке.
К повозке тем временем протолкнулся мальчишка лет десяти, потрясая тухлым помидором, широко улыбнулся.
— Молодой человек решился! — обрадовался зазывала. — Подойди ближе, дружок, и бросай посильней!
Кто-то из актёров поставил мальчишку на повозку, тот подошёл к клетке почти вплотную — толпа замерла — примерился, целя Ильмарранену в глаз.
Руал смотрел на него сквозь прутья — мальчик как мальчик. Плотный, светловолосый, на носу царапина. Встретился с Руалом взглядом, гикнул возбуждённо, прицелился и бросил. Р-раз!
Ахнула толпа. Ильмарранен поднял лицо, залитое зловонной кашицей. Руки его были привязаны, он даже не мог обтереться.
— Где же испепеляющая магическая молния?! — комично ужаснулся зазывала.
Громко захохотал мальчишка и соскочил с повозки, потому что со всех сторон в неё тут же полетели гнилые овощи.
Руал сжался, вздрагивая от ударов; прутья не защищали его, а уклониться он не мог. Зазывалы не было слышно — так свистела и улюлюкала площадь.
Светлое небо. Смерть — понятно. Пусть казнь, пусть самая страшная. Только не… не…
Залитый нечистотами, он пытался отвернуть лицо, но зрители целились метко. Шлёп! Шлёп! Ну до чего он смешно дёргается, поглядите!
Наконец, корзинки зеленщиц иссякли, улюлюканье поутихло, и зазывала объявил следующий номер — «Фарс о Великом Ильмарранене».
Один из паяцев, натянув на голову такой же, как у Руала, дурацкий колпак и измазав щёки гнилым помидорным соком, принялся изображать Великого мага Ильмарранена, творящего чудеса. Надсадным фальцетом «маг» выкрикивал:
— Я Ильмарранен, я всемогущ! Я так ловко превратил оборотня в собаку, крысу в молочного поросёнка под соусом, а всех прочих в полных идиотов!
Остальные актёры, внимая «магу», преувеличенно разевали рты, выкатывали глаза и воздевали руки, восклицая с фальшивым благоговением: «О чудо, чудо!» Стоило шуту, однако, попытаться произнести заклинание, как куцые его штаны внезапно падали до колен, и толпа разражалась радостным смехом, а актёры заводили весёлую песню, заканчивающуюся словами «Уж как страшен, как могуч, великий маг навозных куч!»
Руал тяжело дышал, вцепившись в прутья, к которым были надёжно привязаны его руки, смотрел на щелястое дно повозки, всё в тёмных потёках, и пытался плечом вытереть залепленное гнилью лицо.
Паяц, наряженный «магом», заметил это. Прервав представление, он подскочил к клетке, подмигнул публике, взялся руками за воображаемые прутья перед собой и скопировал Ильмарранена, скопировал виртуозно, точно — и выражение его грязного лица, и позу, и движение. Площадь грохнула хохотом. Руал вздрогнул — паяц поймал и это, поймал и повторил, смешно кривляясь. Люди надрывали животы. Актёры снова запели песню о Великом маге, и повозка тронулась.
Его возили по городу, останавливаясь ненадолго на главных улицах и площадях. Шут в колпаке рассказывал всем о «подвигах» Ильмарранена, не упуская случая передразнить его случайное движение. Время от времени кто-то из публики запускал в Ильмарранена тухлым яйцом, и когда по щекам его стекали жёлтые потёки, зазывала спрашивал сочувственно:
— Ну, не отомстить ли магическим ударом? Смерчем, землетрясением? Мы же всемогущи, не так ли?
«Уж как он страшен, как могуч, великий маг навозных куч!» — распевали актёры.
Маленькая девочка, сидящая на плечах отца, размахнулась и бросила в Руала чем-то, больно ударившим его по носу.
Ильмарранен разрыдался.
Он рыдал и бился о прутья клетки, а шут передразнивал его всхлипы и судороги, и толпа улюлюкала, и стекали по Руалову лицу не слёзы, а грязные вонючие потёки.
В одну отвратительную рожу слились все лица площади, и лица всех живущих на свете слепились в одну харю, глумящуюся, разевающую в хохоте слюнявый рот, и чёрная ненависть, нет, нечто гуще и тяжелее ненависти заполнило его всего, без остатка, до кончиков пальцев, до корней волос. Выжечь всё, выжечь, как извергнувшаяся из вулкана лава выжигает траву и кусты… Лава… Он был лавой. Он уже был.
Ознакомительная версия.
