Гулям-эмир разводит руками и вежливо улыбается.
Пожалуй, он прав: в нашем положении развести руками — самое верное.
И, словно подчиняясь жесту Ташварда, на зал обрушивается темнота.
Сумерки — утренние? вечерние? — за окнами разом сменяются ночью, которая вспомнила о недавнем диктате и решила вернуться на трон. Ночь потопом растекается снаружи, мы оторопело переглядываемся — свет полной луны, заглядывающей в форточку, и отблеск звезд позволяют переглядываться, но толку от этого мало.
Время сошло с ума.
Очередь за нами.
Очередь за нами, думаю я, вставая и присоединяясь к Лейле в качестве проводника по темному мектебу, — Али-бей безапелляционно заявляет, что в первую очередь надо покормить детей, Лейла берет эту миссию на себя, и я нужен, чтобы довести вереницу учащихся до кухни.
Очередь, думаю я, идя по коридору.
За нами.
В клеточку плаха,
В елочку дыба.
Сдохнуть бы от страха!
— Видно, не судьба.
Звезды, судьба, время… И непроходимая стена, туманность «Звездного часа», отделившая их от застывшего между двумя мгновениями внешнего мира. А всего-то и надо, чтобы вырваться из душной банки, разбежавшись освобожденными тараканами, — убить одну маленькую девочку! Поверить уважаемому надиму и убить подлую тварь! Кому какое дело, действительно ли тварь и действительно ли подлая, если виновный найден и все объяснено сведущими людьми: субъективное время, «Иблисова дюжина», концентраторы… мене, текел, фарес! Взвешено, подсчитано, измерено! Височная впадина лопается под напором — и содержимое твоего черепа, венец сотен веков эволюции… Как там кричал друг Рашидик? «Давить, давить таких во младенчестве!..» И тюрьма исчезнет, и снова будет солнце, оживет стоп-кадр за оградой мектеба, врачи кинутся спасать пострадавшего хаким-эмира…
Просто мир обеднеет на одну маленькую девочку с дурным характером — невелика потеря!
Опять же, выходит, всем (кроме него, доктора Кадаля) было… знамение? Сон, кошмар, видение: у каждого свое, но в каждом надо было просто-напросто убить девчонку — эту самую, — и все отлично. Все будет хорошо. У всех — сны; во всех снах надо убить одну и ту же тварь… Вспыхивает, дождавшись звездного часа, порох внутри аккуратного цилиндрика гильзы, и неумолимая свинцовая оса в оболочке из нержавеющей стали начинает короткое плавное скольжение по нарезам ствола…
Навязчивый, повторяющийся кошмар! Вот оно! Это уже было, только в том кошмаре человек всякий раз убивал себя, а здесь… Связь! Должна быть связь! Просто не может не быть! Большой Равиль не верит в совпадения. И он, Кадаль Хануман, не верит!
Или безумие ит-Сафеда все-таки добралось до него?
Но — до него ли одного?..
Голова пухла от мыслей, рядом о чем-то вещала администраторша, но голос женщины долетал до Кадаля словно сквозь толстый слой ваты, а потом доктор понял, что уже не сидит на месте, а бочком пробирается к двери. И причина тому была самая банальная, крывшаяся отнюдь не в распухшей от сумбурных мыслей голове, а в раздувшемся мочевом пузыре.
Психика, господа мои, психикой, а физиология — физиологией.
Увы.
Бродить в поисках туалета по темным коридорам мектеба отнюдь не тянуло, спрашивать кого-нибудь из местных о географии сортиров казалось неприличным, и Кадаль поспешил во двор. Двор всегда двор и всегда даст утешение страждущему. Наружная дверь оказалась приоткрыта, и через сумрачный холл протянулась полоса лунного света. Порывом ветра дверь вдруг распахнуло настежь, и в проеме нетопырями мелькнула дюжина сухих листьев.
Иблисова дюжина.
Лотерея Тринадцати Домов.
Осень в начале весны.
…Снаружи была ночь. Опять ночь. Который же сейчас час? Впрочем, есть ли смысл в суетном трепыхании, желании во что бы то ни стало определиться и назвать время по имени — половина первого, четверть второго, без двадцати три… какое это имеет значение?! Само понятие времени потеряло смысл, стрелки и люди бестолково мечутся по циферблату, не зная, что скоро для всего останется лишь одна мера — количество глотков духоты, которое определила им судьба до мгновения, когда…
Что-то тускло блеснуло справа от аллеи. Уже начавший расстегивать штаны, доктор Кадаль замер, вглядываясь в переплетение изогнутых теней и лунных бликов. Угловатый силуэт, перечеркнутый полоской стали. Девочка с мечом. Это тоже уже было! Вот сейчас она вставит длинное лезвие между почти сросшимися кизиловыми стволами, наляжет на древний двуручник всем телом…
Остановить? Позвать Рашида? Все-таки музейный экспонат, реликвия прошлого… Ну и демон У с ними всеми, и с прошлым, и с экспонатом! Пусть ломает! А потом кто-нибудь из нас свернет шею ей. Зажав между кизилом и кизилом. Проклятая «молния» окончательно застряла, Кадаль принялся злобно дергать язычок, рискуя остаться с незастегивающимися брюками. Прошлое, настоящее… сволочи! Девочка протиснула клинок между стволами, примерилась, налегла всем телом — и почти одновременно из кустов по левую руку выскользнула еще одна тень. Тень двигалась совершенно бесшумно, словно бы даже не касаясь выложенной брекчией аллеи. Поравнявшись с занятой своим делом и явно не замечающей ничего девчонкой, человек-тень вдруг резко выбросил руку в сторону маленькой фигурки — и в следующее мгновение лунный свет выбелил его лицо.
У Кадаля была превосходная память на лица. Профессиональная. Поэтому даже в призрачном свете неправдоподобно огромной и яркой луны он узнал господина Ташварда, начальника охраны мектеба. В руке гулям-эмир сжимал пистолет.
Височная впадина лопается под напором… Вот и все.
Конец злоключениям?
Пистолет сухо щелкнул, но выстрела не последовало.
Доктор даже не успел заметить, в какой момент гулям-эмир передернул затвор, звякнул, покатившись по брекчии, давший осечку патрон, и господин Ташвард вторично нажал на спуск.
Снова — издевательский щелчок.
У доктора на мгновение возникло ощущение, что и это — было.
Гулям-эмир со злобой отшвырнул пистолет — но не в девчонку, как должно было быть (почему — должно?!), а через плечо, назад; и оружие с хищным лязгом шлепнулось почти у самых ног доктора Кадаля.
А сам господин Ташвард шагнул к девочке.
И на середине этого неуловимо короткого шага девочка обернулась, оставив меч торчать между стволами. Тяжелая шаль соскользнула наземь, подбитой птицей распластавшись у худых ног, и оба мужчины увидели широкую кожаную перевязь, крест-накрест охватывавшую щуплое тельце; из пазов перевязи двумя рядами торчали рукояти из белой кости, — и поэтому казалось, что туловище девочки скалится в нечеловеческой усмешке.
