За деревянными досками забора царила абсолютная тишина. Он убежал, стража потеряла его след, а жители дома, на задворках которого он оказался, уже закрыли ставни и наверняка благополучно и благонравно, как это и полагается степенным горожанам, отошли ко сну.
До назначенной встречи в харчевне оставалось чуть меньше двух часов, а моррону еще нужно было успеть где-то раздобыть плащ. Человек, разгуливающий по городу с дыркой в животе и в залитом кровью камзоле, не может не вызвать подозрений, и дальше первого поста стражи он не пройдет.
Едва успокоив сбившееся во время бега дыхание, Штелер пытался собраться с мыслями и сообразить, что вернее: ограбить ли одну из уже закрывшихся на ночь лавок портных, влезть ли через окно в находившийся перед ним дом и тихонько покопаться в гардеробе спящих обитателей или поступить еще проще – сорвать плащ с припозднившегося прохожего.
К сожалению, оптимального решения этой непростой задачи он так и не нашел. Ослабевший после ранения организм настырно требовал отдыха, и барона совсем неожиданно потянуло в сон. Аугуст упорно пытался сопротивляться внезапно навалившейся на него дреме, но, кроме натертых глаз да век, его усилия ни к чему не привели. Голова закружилась, мышцы тела сами собой расслабились. Закрыв глаза, барон сперва сполз спиной по забору на землю, а затем, не в состоянии удержать свое тело даже в сидячем положении, бессильно завалился набок и тут же заснул.
* * *
В забытье не ощущаешь времени. Оно летит незаметно, и трудно сказать, сколько ты провел в беспамятстве: час, день, а может, и год. Когда Жал приходил в сознание, то ему далеко не всегда удавалось открыть глаза. Похоже, ему в веки влили свинец, такими они были тяжелыми. В эти мгновения он не ощущал окружающий мир, не знал, что творится вокруг и где лежит его обессиленное тело. Зато голова наполнялась мыслями, притом чужими, непонятными обрывками не связанных между собою фраз, звучащих почему-то на неродных для него или совсем неизвестных языках:
– При ковке главное – следить за работой мехов… Плавне, плавне на рычаг дави! – кричал рассерженный гном.
– Когда они в пехоте нашей завязнут, вот тут конница и ударит! – заглушил бас кузнеца-гнома мяукающий голос виверийского полководца.
– Хорошо пивко пробрало! Эх, девок бы щас! – коверкал слова филанийского языка охмелевший шевариец.
– Квендо армис непэра! Диатока монва осцело… къерг! – звонко смеялась молоденькая девица на языке, который сержант не только не знал, но даже ни разу в жизни не слышал.
– Гирб, точнее молотом бей! Эк чудо-секирка получится!
– Фланговые удары хороши под конец сражения! Если ударить раньше, то противник введет в бой резерв!
– Девки-то, девки-то где?! Мне б попышнее!
– Синета пиорва квол… Армис делока!
Вот такая забавная многоголосая чехарда творилась в голове Жала, когда он не мог приподнять отяжелевшие веки. В тех же случаях, когда ему все-таки удавалось открыть глаза, перед взором пленника представали смутные, расплывающиеся контуры и очертания: сырая, покрытая мохом и плесенью стена темницы, рука, подносящая к его рту чарку с пахучим отваром, распоротая брюшина и руки, копошащиеся в его внутренностях.
Посещали плененного солдата и совсем иные видения. Вот он куда-то бежит, обгоняя скачущую рядом лошадь; вот тренируется, ловко нанося удары мечом по троящемуся контуру противника в латах; вот таскает огромные камни на вершину горы, а затем спихивает их ногой обратно. Возникавшие в одурманенной голове картинки были одна абсурдней другой. Однако, когда они проносились перед взором Жала, он не чувствовал ни боли, ни усталости. Сержант не ощущал ровным счетом ничего, даже когда по чьему-то приказу усердно бился о каменную стену головой.
Он уже не был хозяином собственного тела, да и порой возникающие в голове мысли ему тоже не принадлежали. Собственным был лишь иногда посещавший сержанта страх, ужас, что он превращается в кого-то иного. В нем росло, росло неизвестное существо, подавляющее и постепенно, шаг за шагом, уничтожающее былую личность. Жал умирал, в его теле зарождался кто-то другой, как взрастали деревья на том месте, где были захоронены его боевые товарищи, защитники Великой Кодвусийской Стены.
Глава 10
Союзники поневоле!
Звон проклятого колокола вырвал Штелера из крепких объятий сна, когда моррон был так близко от разгадки. Наступила полночь. Прекрасная Линора уже наверняка переступила порог корчмы, а он все еще был здесь, лежал под забором, как последний пропойца, и судорожно пытался сохранить в памяти все до единой картинки последней части видения. До «Крылышка куропатки» было около получаса довольно быстрого хода, Штелер поспешно поднялся и тут же отправился в путь, однако не столь уж сильно и беспокоясь, что спесивая и несдержанная на язык дама соскучится без его компании и уйдет. Свидание, на которое он опаздывал, было прежде всего необходимо Линоре, а не ему, ведь именно близкий ей человек попал в беду. Барон лишь хотел помочь, притом не столько из соображений галантности, сколько преследуя свои меркантильные интересы. Он хотел постичь, какую игру затеял колдун, а спасение плененной юной особы было лишь тешащим мужское самолюбие, приятным дополнением к выполнению основной задачи.
Двигаясь почти на ощупь по темным извилистым проулкам, Аугуст полностью сконцентрировался на дороге и думал только о том, как бы не угодить в доходившую до колен лужу и не порвать и без того попорченную одежду о ржавые гвозди, угрожающе торчащие из гниющих досок заборов. Но когда барон покинул городские закутки и вышел на хорошо освещенную улочку где-то на границе между кварталами Ринктара и Рэбара, в его голове тут же зашевелились мысли, притом, как ни странно, весьма далекие от размышления над тем, где же раздобыть какой-никакой плащ и прикрыть залитую собственной кровью одежду. От него шарахались припозднившиеся прохожие, и первый же патруль непременно попытался бы задержать перепачканного кровью чудака, разгуливающего по ночным улочкам с дыркой от пули в животе, однако своенравный мозг упорно не желал решать практически значимую задачу и изо всех сил пытался углубиться в абстрактные размышления.
Успокоился он лишь, когда память моррона собрала воедино все части загадочного сна, разум проанализировал большое видение, наложил его на происходящее с бароном в реальной жизни и пришел к весьма поразившему Штелера выводу. Как ни крути, а выходило, что борющийся своеобразными методами за справедливость затворник являлся не кем иным, как многострадальным сержантом Жалом, точнее, тем существом, которое получилось из кодвусийского стрелка в результате эльфийских или чьих-то еще экспериментов.
