— Давай, старина, присаживайся, — поддержал ее муж. Приоткрыв на миг глаза он подвинулся, освобождая гостю место на покрывавших ледяное ложе толстых оленьих шкурах, а затем вновь погрузился в блаженную дрему.
— Что это вы здесь сидите? — опускаясь с ним рядом, спросил Атен.
— Да вот решили вспомнить оседлую жизнь, — проговорил помощник. — Мы и так все время проводим в повозке, к чему ютится в ней сейчас, когда есть возможность хоть на время покинуть этот крохотный мирок?
— Там дети спят, — тихо молвила Лина. — А нам хотелось поговорить за ужином о жизни, о дороге… — она погрузила длинную ложку в котел, чтобы все еще раз хорошенько перемешать, поддела чуть-чуть, на самом кончике каши, поднесла к губам, подула… — Ну, вот и готово, — и она потянулась за глиняными мисками, лежавшими на белом полотне, расстеленном чуть в стороне. — А вы что сидите сложа руки? Берите-ка ложки. Лис, нарежь хлеб, и давайте, наконец, поедим.
…- Ты так поспешно глотаешь пищу, словно торопишься куда-то. О чем ты думаешь? — спустя какое-то время спросил хозяина каравана помощник.
— Завтра у Мати день рождения, — продолжая глядеть в миску.
— Уже! — Лина всплеснула руками. — Как быстро время пролетело! Я и не заметила, как прошел год…! Нет, Атен, ты уверен, что уже завтра? Как я могла забыть!
— Вот и я тоже забыл. Мати напомнила. И мне пришлось делать вид, что я просто готовлю ей сюрприз… Я обещал устроить праздник.
— А почему бы и нет? — муж с женой переглянулись. — Детишки давно не веселились, а тут у них будет повод. Да и, к тому же, мы все равно поставили шатер…
— Я напеку пирогов, — поддержала мужчин Лина. — Где-то у меня были замороженные фрукты… Одна из наших рабынь — бывшая повариха Хранителя. Думаю, она еще не забыла свое искусство.
— Значит, вы не против?
— Конечно, нет! И не вздумай сомневайся! Мы очень любим Мати и сделаем все, чтобы она была счастлива.
Но Атен продолжал хмуриться.
— Если утром она обнаружит, что Шамаш ушел, вряд ли у нас что-то получиться, — проговорил он.
— Ты не сказал ей ничего?
— Нет.
— Ну и правильно, — к немалому удивлению Атена, поддержали его караванщики. — К чему волновать ее раньше времени, зная, как она привязана к Хранителю?
— Будем надеяться, — Лина коснулась рукой его плеча, успокаивая, — что все будет в порядке.
— Ладно, спасибо вам, — хозяин каравана поднялся. — Пойду… — и он поспешно зашагал прочь, словно боясь услышать один из тех вопросов, на который у него не было и не могло быть ответа.
Уже далеко за полночь, сменив дозорных и осмотрев с горизонта до горизонта бескрайние серо-серебристые покрова пустыни, сверкавшие в бледном свете луны, Атен вернулся в шатер.
Подойдя к ближайшему костру, он снял рукавицы, расстегнул полушубок и, вытянув вперед руки, замер, впитывая сладкие волны тепла. Грудь ровно вздымалась, глаза задумчиво глядели на огонь, околдованные его загадочным танцем… В какой-то миг караванщику показалось, что трепещущая пелена пламени всколыхнулась, распахнулась, словно створки врат, открывая пред взором безграничные просторы земли…
…Он летел над снежной пустыней — легко, быстро, как на крыльях сильного ветра. Внизу расстилались снежные покровы, испещренные морщинами караванными тропами. Земля казалась старой усталой женщиной, годы исполнения мечты, счастья и радости которой остались далеко позади. Но из ее грустных подернутых тусклой дымкой глаз не ушла надежда. И в них было что-то еще — тонкое, неуловимое, с трудом различимое… Это были глаза матери, которая, в страхе за своего ребенка, ищет способ заглянуть в далекое грядущие, стремясь помочь нежно любимому чаду провести дороги жизни так, чтобы обойти все беды и невзгоды, но не упустить ни мига счастья.
Любопытство победило все сомнения. Караванщик не удержался и заглянул на дно многоцветных — то лазурных, то серых, то солнечно рыжих — глаз… И в тот же миг перенесся в мир, казавшийся еще более далеким, ибо все в нем, каждое мгновение, падавшее крохотной неразличимой капелькой огня на землю, говорило, что оно — само Грядущее.
Атену грезилось, что он стоит на бескрайнем золотом поле. Налившиеся колосья что-то шептали на ухо, не умолкая ни на миг. Ветра вились, играя солнечными лучами, внося сладкую прохладу в жаркий, прекрасный в своем сказочном полноцветии день.
Над землей вздымался построенный на высокой горе замок, уходивший тонкими точеными башенками в бескрайние лазурные небеса. Он чем-то походил на священный храм, так же излучал тепло и умиротворяющий покой, но нес в себе и нечто другое. В нем не было тягости вечных разлук, постоянное ожидание которых ложилось тяжелой ношей на плечи, пригибая стены к земле, омрачая даже радость новых встреч. Этот замок-храм был свободен от оков страха, построенный из камней самой вечности посреди бескрайней вселенской дороги. Он приковывал к себе, влек, не желал отпускать, и Атену пришлось сделать над собой усилие, чтобы оторвать взгляд от его казавшихся такими легкими, словно они — тончайшие кружева, стен.
И он увидел бежавшую по полю девушку. На ней было золотое свадебное платье. Длинные молочного цвета волосы струились потоком сверкавших солнечных лучей. Распущенные, ничем не сдерживаемые, они то расстилались шлейфом госпожи Айи, то вздымались крыльями причудливой сказочной птицы, готовые поднять над землей, унести в небесную синь.
Лицо незнакомки лучилось безграничным счастьем, которому были не ведомы ни тени сомнений, ни острые лезвия страха, ни тихое дыхание грусти. Ее глаза искрились исполнением самой заветной мечты, на губах застыла улыбка… Чувства, поглотившие ее, были настолько сильны, что передавались всему вокруг, озаряя мир удивительным, магическим светом.
Она была похожа на Власту. Тот же плавный овал лица, тонкий, прямой нос, алые чувственные губы, вот только глаза — огромные синие, сверкавшие под черной пеленой длинных приопущенных ресниц… У Атена защемило сердце от внезапной резкой боли, когда он сперва почувствовал, а потом и понял, осознал, что это — его маленькая Мати, выросшая в краткое мгновение, словно по мановению руки великого бога, расцветшая прекрасным цветком.
Караванщику страстно хотелось окликнуть ее, подойти, прикоснуться, спеша убедиться, что это не обман снежных миражей, а истинная, живая правда. Однако стоило ему шевельнуться, сделать шаг, как все образы исчезли, будто сон. Дрогнувшая рука отдернулась, обожженная пламенем костра…
Но Атен по-прежнему стоял, не в силах шевельнуться, не спуская пристального взгляда немигающих, слезящихся глаз с огня, не замечая ничего вокруг, надеясь, что костер подарит ему новое видение. Он молил богов о снисхождении к его чувствам, о еще одном миге чуда… Но образ, навечно запечатлевшийся в памяти, покинул породившую его огненную стихию чтобы перейти в иные, воздушные сферы, обрести в них, со временем, плоть и кровь.
