Ознакомительная версия.
– Я рад, что среди людских отбросов не перевелись еще отчаянные самоубийцы.
Этот «бой», превратившийся в бойню, перестал быть красивым в первые же мгновения.
Рейалл словно мстил неудавшимся грабителям за свое вынужденное заключение в замке, вымещая на людях накопившуюся злость и раздражение, ускользая из-под резких ударов топора с легкостью птичьего перышка и нанося противникам не смертельные, но весьма болезненные раны. Точно выверенные касания остро заточенной сабли из хладного железа перерезали сухожилия, отчего противник падал, роняя оружие и даже не пытаясь отползти в сторону, или взрезали кожу на лбу так, что обильно кровоточащий пласт отслаивался и повисал, закрывая глаза.
Свист-скрежет-вскрик. Глухой звук падения, плеск крови, толчками вытекающей на грязную, ставшую скользкой мостовую.
Зазвенел топорик, выпавшей из руки с перерезанным сухожилием, человек упал, пытаясь зажать фонтанирующий алой кровью глубокий порез. Бесполезно – сабля фаэриэ отворила слишком крупный сосуд, а с надрезанными, непослушными запястьями невозможно сдавить бедро с достаточной силой.
Меня замутило, я отвернулась, спрятала лицо в ладони.
Не хочу это видеть, не могу видеть!
Чья-то рука грубо ухватила меня за косу, резко дернула, запрокидывая голову назад, а горло неприятно захолодило острое лезвие короткого разбойничьего ножа в дрожащей, едва не ходуном ходящей ладони.
– Прекрати сейчас же! – Мужской голос сорвался на визг, в нос ударил запах застарелого пота, перемешанный с запахом крови и отхожего места. – Я прирежу девку как свинью!!!
Я часто задышала ртом, сглатывая ставшую вязкой и кислой слюну. Не могу. Не могу!
– Ну и что? – Голос Рейалла спокойный, прохладный, невозмутимый. – Ты всерьез считаешь, что этим спасешь свою никчемную жизнь?
– Я ее убью!!!
Крик на грани отчаяния, в ответ – только резкий свист рассекаемого воздуха, оборвавший стоны раненых. Рука бандита дернулась, нож скользнул по шее, взрезая кожу и пуская по горлу тоненькую горячую струйку.
Я ощутила, как меня обдал порыв ветра, а потом острый шип на обухе боевого топорика, подобранного Реем на окровавленной мостовой, с глухим хрустом вошел аккурат в темечко прикрывающегося мной человека.
Брызнуло что-то густое, липкое, окатило щеку и висок плотными осклизлыми ошметками. Человек медленно оседал, наваливаясь на меня тяжестью еще теплого, но уже мертвого тела, заливая мою шею и правое плечо остро пахнущей железом обжигающе горячей жидкостью. Мелькнул расколотый череп, треснувший, как кожица переспелого плода, и обнаживший развороченное содержимое. Последнее, что я увидала, теряя сознание, было побелевшее, нахмуренное, но совершенно целое лицо с обиженно выдвинутой вперед челюстью и выпученными глазами…
Мир накренился, смазался, но удушающая тьма затопила сознание раньше, чем я ощутила удар о залитые липкой киноварью камни мостовой…
Солнечный лучик пригрелся на моей щеке, скользнул по лицу. Я машинально прикрыла глаза локтем, отворачиваясь от кажущегося слишком ярким света, сонно, лениво повернулась на бок, кончиками пальцев ощущая грубоватую льняную простыню. Запах сушеной полыни, еловых иголок и свежего ветра.
А ведь вчера ветер нес на своих крыльях смерть – жестокую, бессмысленную.
Я вздрогнула, открыла глаза.
Маленькая, уютно обставленная комнатка. Светлый, обшитый березовыми досками потолок, стены завешены плотной шерстяной тканью с вытканным, полинявшим от времени и выгоревшим на солнце узором. Небольшой резной комод, на полочках расставлены деревянные куколки в причудливых разноцветных платьях, крошечные овечки, выкрашенные белой и черной краской, лежат плетеные кружевные салфетки. Круглый столик напротив окна с расписной глиняной вазочкой и начищенным до блеска трехрогим бронзовым подсвечником, две резные табуретки, накрытые полосатыми плетеными ковриками желто-зеленого цвета.
Комната, которая больше подходит девочке или совсем юной девушке, еще не достигшей возраста невесты, но уже заглядывающейся на красивых парней, что проходят мимо, а не заезжим гостям.
Я села, машинально провела по волосам чуть подрагивающими пальцами – ладонь почти сразу же застряла в какой-то склеившей пряди засохшей корочке.
Медленно огладила себя по лицу – кожа чистая, только кажется пересушенной. Кто-то умыл меня, прежде чем уложить в кровать, а вот промывка волос бесчувственной женщины, судя по всему, оказалась делом непростым и потому была отложена на потом.
Еле слышно скрипнула, приоткрываясь, дверь, и на пороге появился Джек-башмачник со сложенным в несколько раз широким банным полотенцем. Устало улыбнулся, оглядывая меня, покачал головой.
– Как чувствуешь себя, госпожа ши-дани? – Он подошел ближе, аккуратно положил принесенное на краешек постели, взглянул на меня пристальным изучающим взглядом. – Ты была залита чужой кровью, долго пребывала в беспамятстве, а твой спутник сказал, что тебя не успели обидеть, но сильно напугали… – Он здесь? – Я откинула край тонкого шерстяного одеяла, спустила ноги с кровати, коснувшись босыми ступнями цветной плетеной дорожки на каменном полу.
– Здесь, уже вернулся с новым платьем для тебя. Прости, светлая госпожа, но твою одежду пришлось сжечь.
– Не извиняйся. – Я протянула руку, чтобы коснуться его натруженного крепкого запястья с отчетливо выступающими жгутиками вен, – Ты укрыл нас, когда мог бы просто не пустить на порог своего дома.
– Не мог, светлая госпожа. – Бывший слуга прекрасной Бранвейн вдруг опустился на колено, покачнулся, но устоял, склонил седую, словно пеплом присыпанную, голову. Тронул кончиками пальцев краешек подола простой полотняной сорочки с женским узором на вороте. – Я не могу забыть свою хозяйку, свою облачную деву, свою прекрасную мечту, выплывающую из туманной пелены подобно белоснежной ладье с лебедиными крыльями… Скажи, вспоминает ли она еще обо мне или позабыла о смертном, который был ей игрушкой-слугой? Хоть изредка говорит ли обо мне моя прекрасная королева, своим поцелуем похитившая мое сердце и позабывшая вернуть его обратно?
Я задумалась, вызывая в памяти серебристо-серые длинные волосы, похожие на шлейф осеннего ливня, узкое лицо с неяркими бледными губами и огромными темными глазами, обрамленными угольно-черными ресницами. Тонкие брови вразлет, поднимающиеся к вискам, всегда чуть нахмуренные, отчего выражение лица Бранвейн казалось задумчивым и печальным – но лишь до того момента, пока по ее лицу солнечным лицом не скользила яркая светлая улыбка. В такие моменты Бранвейн преображалась, как преображается мир, омытый дождем и украшенный широкой диадемой радуги.
Ознакомительная версия.
