– Нормально, – вздохнув, та пожала плечами. – Не знаю, – еще более неуверенно, произнесла она. – Прости, я не пришла на обряд. Я… Это ведь было необязательным? – в голосе колдуньи отразился страх: что если она ошиблась и пропустила нечто очень важное? Глаза, полные пристального внимания и настороженности, обратились к Старшему, она боялась отвести взгляд хотя бы на миг, не смела даже глубоко вздохнуть.
– Конечно, нет, – он тепло улыбнулся, успокаивая, стараясь подбодрить. – Дубрава, – голос колдуна звучал тихо, мягко, словно легкое дуновение ветра, и, все же, в нем ощущалась строгость и сила урагана. – Я объяснил тем, кто пришел, повторю и тебе: всё это делается не потому, что прежний обряд не угоден богам, не затем, чтобы показать, что вы – дети иных времен, которые должны сми-риться с тем, что в будущем придется жить лишь завтрашним днем своих детей. Все совсем не так…
Вспомни, когда, совсем недавно, приближалось время проведения обряда, а меня не было рядом, как вы волновались за будущее своих детей, как напуганы были ученики.
Почему же сейчас, услышав о новом обряде, вам не пришло в голову, что единственная его цель – позволить новым поколениям не поте-рять связь с прошлым?
– Но Старший, почему нельзя было оставить прежний?
– Нам нечего оставлять. Того обряда больше нет, как нет ни Старших, ни колдовского Совета.
– Это потому что ты…- она вновь вспомнила все то, что сов-сем недавно рассказал ей Черногор и что она так страстно стара-лась забыть.
– Нет, – он прервал ее, не дал договорить. Глаза колдуна стали похожи на две черные бесконечные бездны, которые приковывали к себе, подчиняли своей воле. – От того, что я остался бы с вами, ни-чего бы не изменилось. Дубрава, я позволяю вам называть меня Стар-шим, но я уже перестал им быть.
– Да, – в первый миг она испугалась, но потом поняла, что у Черногора есть причина так говорить. – Конечно, теперь ты наш ко-ро… – она не договорила, заметив, как губы Черногора дрогнули в кривой усмешке, а сам он поспешил отвернуться в сторону, напря-женно вглядываясь в темноту.
– Нельзя вернуть то, что было тысячелетие назад и чему сейчас не осталось места.
Прошлое – лишь тень в глазах своих детей, ос-тановившийся в памяти новых поколений миг вечности. Даже если по-пытаться оживить его, в нем не прибавится жизни.
– Но к чему тогда это все! – боль раздирала ее душу, слезы го-рячими жгучими алмазами катились из глаз. Она вскочила, рванулась куда-то в сторону, словно испуганная птица.
– Сядь, – в голосе колдуна появился холод, он стал твердым и властным. Дождавшись, пока женщина, подчиняясь ему, вновь опустится на диван, Черногор уже мягче продолжал: – Я хочу, чтобы ты выслушала меня, выслушала и попыталась понять.
После того, что рассказал тебе дух замка, ты сможешь, во всяком случае, я очень надеюсь на это… Дубрава, я не хотел изменять мир, не я причина его перемен, но, когда все начало рушится, мне не оста-валось ничего другого, как попытаться построить в пустоте что-то новое. И в этом новом мне нет места, ибо я был вне него, когда оно создавалось. У меня небольшой выбор: вступить в бой с Потерянными душами, зная, что мне суждено их остановить, или стать одним из них.
– О, великие боги, нет!
– Они дали мне выбор. И я сделал его… – улыбка коснулась его губ. – Дубрава, мы еще встретимся с тобой в вечности. А раз так, к чему горевать? Теперь иди. Уже поздно, а минувший день и так был слишком трудным для тебя.
– Хорошо, Старший, – она решила упрямо называть его так до конца. – Прости меня, пожалуйста, за вопросы, которые причинили те-бе столько боли!
– И ты прости меня… Ну же, ступай.
Черногор проводил ее взглядом, чуть заметно качнул голо-вой, а замет, устало закрыв глаза, откинулся на спинку кресла.
"Что мучает тебя, господин"? – донесся до него голос духа зам-ка, полный сочувствия и скорби.
"Им будет тяжело одним", – мысленно произнес колдун.
"Они не останутся одни. С ними пребудут боги, защищая и храня, с ними останусь я, носящий в себе частицу твоей души. И, потом, так или иначе, когда-нибудь им все равно пришлось бы повзрослеть, понять, что они созданы для того, чтобы заботится о других, ибо в этом настоящее предназначение наделенных даром… Меня куда больше беспокоишь ты… Почему ты отказываешься от помощи тех, кто ради тебя готов на все"?
"Потому что я не хочу рисковать их жизнями. Я не стану прино-сить их в жертву будущему, которое создавалось для того, чтобы они были счастливы".
"Как бы мне хотелось разделить твое одиночество"!
"В жизни нет места одиночеству, ибо, как бы далеки ни были друзья, они в наших сердцах, в душах, в памяти. В смерти же оди-ноки все и с этим ничего не поделаешь… У меня есть просьба к те-бе".
"Что я должен сделать"?
"Если они поймут, что могут мне помочь, то бросятся на помощь, даже зная, что это – дорога навстречу смерти. Но грядущее сражение – не их битва. Сделай так, чтоб они ничего не узнали до тех пор, пока Час перемен не останется позади.
Удержи их здесь, пока все не закончится".
"А потом?" "Потом? Это решать им самим. Но я думаю, что они не захотят долго оставаться в колыбели… И еще, дух. Дубрава. Она тревожит меня… Я рассказал ей все, потому что кому-то нужно знать. Но эти знания слишком тяжелы для нее. Заставь ее забыть об этом разго-воре. Не навсегда. На время. Потом, когда боль утихнет, пусть па-мять вернется".
"Я сделаю так, как ты велишь, господин. Но и я хочу тебя попросить. Дай мне слово, как обещал ей: когда-нибудь, пусть да-же в другой вечности, но ты вернешься к моим стенам".
"Да будет так".
Он метался от стены к стене в полумраке опустившейся на землю холодной вьюжной ночи, не находя себе места, словно дикий зверь, пойманный в вольной степи и заточенный в крошечный мирок клетки бродячего цирка. Его движения – резкие, нервные, повторявшиеся из раза в раз, – лишь усиливали пробравшуюся в самое сердце тревогу, но он упрямо не останавливался, в странном танце неизвестного обряда кружа по небольшой комнате-келье, то и дело натыкаясь на какие-то предметы, что-то роняя, не заме-чая ничего вокруг себя, так, будто в этот час лишь движение удер-живало его рассудок от безумия, создавая призрачную иллюзию сво-боды.
Раз или два он ловил себя на мысли, что еще миг – и он бросится на покрытую старинными гобеленами стену, сорвет тяжелую ткань, чтобы, добравшись до твердого холодного камня, биться о него, царапать, в кровь раня пальцы и ломая ногти, и кричать, страшно хохоча, в слепом бессилии.
Но почему? Вопросы вновь и вновь врезались в его сознание, не давая разуму забиться в самый черный уголок бездны. Что, во имя Творца, с ним случилось?
