– Я лучше поохочусь… Не люблю воду…
– Как тебе угодно.
– Давай я тебя хоть немного подкачаю.
– Алан, это долго.
– Нет, не долго. Ты можешь просто не суметь, если займешься такой серьезной магией без подготовки.
– Ладно… Давай.
– Садись. И медитируй. Сейчас, я тебя слегка подтонизирую… Лети, у моей куртки подкладка оторвалась, можешь оттуда ниток понадергать и с их помощью укрепить наконечник на палке… Откуда только у тебя копейные навершия?
– У меня одно. Я его всегда с собой ношу. Конечно, лучше б лук и стрелы, но их труднее изготовить на ходу, чем копье. – Иномирянка аккуратно уложила обратно в рюкзачок коробку, в которой носила копейный наконечник.
– Разумно.
Усевшаяся на земле Кайндел закрыла глаза и с удовольствием подставила голову под ласковые пальцы Алана, который аккуратно массировал ей голову, а потом лицо. Дурнота постепенно отступала, становилось легче дышать, слегка потянуло в сон, но вот последнее она всяко не могла себе позволить. Надо было доделывать начатое.
– Ну как?
– Легче, – пробормотала чародейка. – Алан…
– М?
– Я хочу, чтоб ты знал… Ты был одним из самых значимых людей в моей жизни. Ты многому научил меня… Я тебе очень благодарна.
Мужчина посмотрел на девушку со сложным выражением, которое она даже и не пыталась разгадать. Ничто сейчас не имело значения, кроме слов, которые она успеет сказать, прежде чем… Прежде чем все изменится. Как именно изменится, как мир будет выглядеть, останется ли что-то от нее самой или от него прежнего – невозможно угадать. «Жаль, что я ничего не сказала Эйву, – подумала Кайндел. – А впрочем… Что бы я ему сказала? Не знаю…»
– Аэда, ты боишься? – мягко спросил Алан.
– Боюсь, конечно.
– Делай, что должно, и будь что будет. Когда ты последний раз жалела о сделанном?
– О, очень давно.
– Разве ты сейчас жалеешь о принятом решении?
– Нет, конечно.
– Так чего бояться? В чем сомневаться?
– Ни в чем, – вдохнула она. – Помоги мне подняться на скалу и иди. И не удивляйся ничему, что я буду делать. Потому что я сама не знаю, что именно буду делать. Могу выкинуть что угодно…
– Не буду удивляться. – Пепел поднял ее на руки и понес в гору. – Успокойся, мы сделаем все, что нужно. Не заботься ни о чем, кроме своего дела.
Оказавшись на вершине скалы, девушка вцепилась в энергию этого места с яростью опаздывающего. Она с трудом представляла себе, как должно выглядеть то, чего она добивается, поэтому в который раз положилась на собственную интуицию. Магические потоки под ее пальцами казались упругими, как вода, и такими же податливыми. Но стоило взяться за управление ими всерьез, как они обретали плотность резины, и чувствовалось, что недалек тот момент, когда усилия Кайндел разобьются о них, как волна о скалу.
А значит, нельзя было действовать прямо, следовало придумать какой-то обходной путь. Чтобы убрать с дороги камень, его можно толкать, пока не лопнут жилы – а можно сделать длинный подкоп, по которому валун сам откатится в сторону, и останется только засыпать яму. Времени на изысканные хитрости у чародейки не было, да и настроения изощряться – тоже. Но она рассчитывала отыскать какой-нибудь более или менее подходящий способ справиться с сопротивлением линий магической напряженности, иначе не стала бы и браться.
Краем сознания девушка осознавала, что со стороны ее действия, должно быть, производят странное впечатление. То ли танец, то ли занятие аэробикой, то ли попытка стряхнуть муравьев – все нелепо, неритмично, алогично до ужаса. Конечно, определенный ритм в ее действиях был, но уловить его смог бы только тот, кто сейчас был бы созвучен энергии сразу трех источников. Как она.
У энергетических каналов оказался свой пульс и своя жизнь, и определенным образом упорядоченное взаимодействие. Кайндел уже не боялась за себя и свое тело (что уж поделаешь, раз решение принято, работа должна быть выполнена и жалеть себя поздно), поэтому без колебаний погружалась в самое средоточие энергии, поражаясь тому, насколько мощна эта система трех областей магической напряженности. Собственно, до сего момента полной ее силы не мог ощутить ни один из трех создателей источников. Для этого нужно было почувствовать одновременно все три.
«Мы еще плохо знаем всю эту механику, – подумала девушка. – Право, и для общего развития энергетики планеты было б куда лучше, если б мы пока не слишком-то сильно вмешивались в естественные процессы». Несколько мгновений ей казалось, будто она нырнула в кровеносную систему мира и всем своим существом ощущает пульсацию его сердца. Казалось, вокруг столько энергии, сколько нужно для создания целой новой вселенной. Здесь невозможно было выжить обычному, даже подготовленному человеческому существу, однако чародейка продолжала видеть, слышать, обонять и осязать, и даже вкус ветра, казалось, разбирала.
Системы искусственно упорядоченных областей магической напряженности напоминали остановленный баррикадой сель. Кайндел дотянулась, убрала несколько камушков из основания искусственно созданной чародеями баррикады, и та перестала существовать…
Она пришла в себя в тот же самый миг, как потеряла сознание, и только после «пробуждения» осознала, что ее способность чувствовать на какое-то время дала сбой. Алан терпеливо теребил ее, шлепал по щекам, пальцами оттягивал веки, мял подушечки пальцев рук и приговаривал:
– Не уплывай… Слышишь? Не уплывай. Э-эй, Аэда!
Она попыталась сконцентрировать на нем взгляд и почувствовала, что глаза неудержимо закатываются.
– Э-эй! Куда?! Стой! Не уплывай! Держись! Ты слышишь меня?.. Открой глаза, сейчас же!
Он оттянул ей веки, и смотреть пришлось. В глубине души девушка понимала, что если сейчас потеряет сознание или уснет – все равно – то в этот мир уже не вернется, а если и вернется, то не в этой жизни. Правда, ей все это было безразлично, по-настоящему хотелось только одного – чтоб от нее наконец отвязались. Вместе с тем она испытывала смутное ощущение смертельной опасности, которая угрожает ей, если ее сейчас оставят в покое, что являло саму суть противоречивости человеческой натуры. Все это затрудняло чародейке понимание того, что происходит, почему происходит, зачем происходит и как вести себя дальше.
Ей захотелось, чтоб он взял ее под мышки и поволок куда-нибудь – тогда ничто не помешает ей с облегчением отключиться. Но Алан словно догадывался о ее хитрости и продолжал теребить, причем изобретательно. Он словно чувствовал, когда очередной раздражитель перестает действовать, когда неприятные ощущения сглаживаются, и менял тактику – то принимался хлопать ее по ушам, то за волосы дергал, а потом отколол откуда-то английскую булавку и начал покалывать кончики ее пальцев.
Все это доходило до девушки с задержкой, но все-таки доходило. Просто терпеть не помогало, тогда она стала пытаться отодвигать руки, отворачиваться, а потом простонала на выдохе:
– Отста-ань!
– Ага, оживаешь! – обрадовался он. – Давай-давай… Алло! Смотри на меня! Уже можешь? Смотри!
– Меня от твоей рожи скоро начнет тошнить…
– Пусть тошнит. Это будет означать, что ты уже совсем оклемалась. Слышишь? Хорошо… Давай, вставай. Понимаю, что трудно. Вставай! Вертикально умирать труднее. Понимаю, что идти не можешь. И не надо. Главное держись на ногах, а остальное я сделаю сам. Ну давай, давай…
– Аспид…
– Ругайся, ругайся. Еще какие ругательства знаешь? Давай, ругайся!
– Садист…
– Не то слово. Подлинный садист. Давай, иди! Я тебя все равно заставлю, даже если придется пинками гнать. Ну!..
Конечно, идти она не могла, лишь безжизненно висела на его плече и пыталась двигать ногами. По большей части безуспешно. Боли Кайндел не ощущала, поэтому ей было все равно, что ступни, а иногда и колени проволакиваются по камням. Правда, шевелиться все равно приходилось, а в этой ситуации умирать и даже падать в обморок затруднительно. Когда Алан сволок ее со скалы, она уже настолько пришла в себя, что он рискнул оставить ее одну, чтоб отбежать к костерку.
На костре Лети что-то сосредоточенно готовила в небольшом котелке. Большой деревянной ложкой Пепел немного отчерпал оттуда в круглую керамическую пиалу и подбежал к лежащей неподалеку девушке. Поднес к ее губам.
– Глотнешь?
Курсантка обожгла губы и немного пришла в себя.
Первое, что она поняла – уже поздний вечер или даже ночь, это не в глазах темно, это небо поблекло, лес превратился в могучий монолит всех оттенков черного, серого и темно-темно-кобальтового, белесыми полосами подернулась вода у берегов. Костер был единственной яркой искрой, но и его придавило величавое спокойствие ночи. Он скорее был намеком на свет, нежели настоящим источником света.
Последней к Кайндел вернулась способность ощущать вкус. Оказывается, похлебка, которую она попробовала, была мясной.
