— Лишь настолько, чтобы успокоить совесть, — улыбнулся Одалон. — Что скажете?
— Это самое любезное «Вот-ваши-опозоренные-мертвецы-проваливайте-и-не-возвращайтесь» письмо, которое я когда-либо читала, — сказала я ему.
— Я помог его составить, — сказал Руга.
Я почувствовала на себе чей-то взгляд. Слева от нас на балконе стоял Туран Адин. Когда я создавала покои, я убедилась, что все они выходят в сад, но прыжок с балкона приведет в разные его части. Поскольку Туран Адин заставил всех сходить с ума одним своим присутствием, его балкон выходил в сторону посадочного поля. На нем была броня и накидка. Капюшон был надет, но он смотрел на нас.
Руга тихо зарычал. Одалон взглянул на Туран Адина, и на мгновение у вампира и отрокара были одинаковые выражения лиц.
— Это существо тревожит меня, — сказал Руга.
— Ты в этом не одинок, — сказал Одалон.
— Из-за того, как он убивает? — предположила я.
— Нет, — скривился Руга. — Потому что он в отчаянии.
— Мы все в отчаянии, — согласился Одалон. — Никто не хочет возвращаться на Нексус.
— Да, мы в отчаянии, но у нас все еще есть надежда, что этот конфликт закончится.
— Верно, — сказал Одалон. — Там тьма.
Я уставилась на него.
— Истинный духовный наставник — это больше, чем священник, — сказал Одалон. — Мы являемся связующим звеном между человеческим и святым. Мы посвящаем себя служению, которое включает в себя не только духовные, но и эмоциональные потребности нашей общины. Мы были избраны и приставлены к нашему занятию благодаря способности к эмпатии.
— В этом мы похожи, — сказал Руга. — Мы пытаемся заглянуть в душу человека и исцелить изношенные части.
Это объясняло, почему они нашли общий язык. Помести двух эмпатов в одно помещение на несколько часов, и, рано или поздно, они закономерно попытаются пообщаться в попытке понять, что чувствует другой.
— Когда я заглядываю в его душу, — сказал Руга, глядя на Туран Адина через плечо, — я вижу конфликт.
— Отчаяние является катализатором, который заставляет нас действовать, — заявил Одалон. — Оно вызывает последние резервы, которыми мы располагаем, в попытке оградить нас от опасности. Именно поэтому мы здесь на этом саммите. Мы так отчаялись, что готовы вести переговоры с заклятыми врагами. Оно подталкивает нас к тем пределам, которых мы обычно не можем достичь.
— Отчаяние — это огонь, — добавил Руга. — Он горит ярко, но должен иметь дымоход, выход.
— Дымоход? — Одалон свел брови.
Шаман закатил глаза.
— Хорошо. Отчаяние, которое демонстрирует это существо, по сути, является пролонгированным состоянием реакции «борись или беги». Выброс адреналина при реакции борись или беги — это ответ на фактическое проявление опасности, отчаяние же — результат предполагаемой будущей опасности. Оно насыщает организм, заставляя его активно искать пути спасения до появления опасности, что выражается в сложном каскаде гормональных взаимодействий. Вы получаете высокую скорость обмена веществ, целый ряд желез функционирует с повышенной производительностью, появляются навязчивые мысли и так далее.
Я остановилась и ущипнула себя.
— Понимаю, — усмехнулся мне Одалон. — Я сам был в шоке, когда узнал, что у него ученая степень по микробиологии.
— Это нездоровое состояние, — продолжил Руга. — Мы не предназначены, чтобы функционировать в состоянии отчаяния в течение длительного времени.
— Это краткосрочный метаболический всплеск, — добавил Одалон. — Тело будет стремиться выплеснуть немного накопленного напряжения. Если вы находитесь в сильном стрессе, у вас может быть паническая атака, например.
— Туран Адин в отчаянии, но он также находится в ловушке, — сказал Руга. — Это снедает его. Возвращаясь к моей предыдущей метафоре, его огонь полыхает внутри каменного бункера. Я не знаю, что удерживает его там — возможно, он в долгу или наказан, или чувствует, что борется за правое дело — но чтобы это ни было, это создает глубокий конфликт в его психике.
— Он не сможет выдержать такое давление, — сказал Одалон. — Его тело и душа отчаянно хотят убежать, но разум держит его в ловушке. Он устал и подсознательно ищет выход. Когда он поймет, что есть только один путь, он им воспользуется. Он убьет себя через шесть месяцев.
— Я бы предположил восемь, но так и есть, — сказал Руга.
— Это делает его невероятно опасным, — сказал Одалон, — потому что он не заботится о себе. Он не думает о самосохранении, помимо основных инстинктов своего тела.
— Он ни за что не совершит самоубийства. Он постарается умереть в бою, — добавил шаман. — И я бы не хотел оказаться на поле битвы, когда он решит, что это его последний день.
— Это ужасно, — сказала я.
— Война ужасна, — сказал Одалон. — Она разрушает людей.
— Война на Нексусе особенно ужасна, — заметил Руга.
— Почему? — спросила я.
— Современная война странным образом милосердна, — сказал Одалон. — Наши технологии позволяют производить точные бомбардировки стратегических целей. Когда появляются жертвы, они, как правило, умирают быстро.
— Смерть от высокоинтенсивной лучевой бомбардировки занимает три секунды, — сказал Руга. — Это потеря жизни, необратимая и невосполнимая, но это смерть без страданий. Современное оружие не работает нормально на Нексусе. Об орбитальных бомбардировках не может быть и речи из-за природных аномалий, которые не дают точно прицелиться. Попытки подавить врага с помощью артиллерии так же бессмысленны.
— У нас были случаи взрывов орудий, — сказал Одалон. — Есть рапорт о массированном артиллерийском штурме в первый год войны. Снаряды исчезли и через полчаса появились над Домом, который их выпустил.
— Я помню, как читал об этом, — ухмыльнулся Руга.
— Это близкая и личная война, которая ведется дикарским оружием, — сказал Одалон. — Поначалу, когда ты молод и глуп и слышишь об этом, ты думаешь, что это принесет доблесть. Что ты будешь, словно герой древности прорываться сквозь ряды врага. А потом ты понимаешь, что именно значит сражаться шесть часов с мечом в руке.
— В первый час, если, конечно, выживаешь, ты возбужден. Запах крови опьяняет. Второй час — ты ранен, но продолжаешь битву. На третий, ты понимаешь, что залит кровью. Хочешь забыться. Хочешь оставить поле боя. На четвертый час ты начинаешь замечать лица людей, которых убиваешь. Слышать их крики, когда отрубаешь им конечности. Это больше не абстрактный враг. Это живое существо, которое ты рвешь на части. Оно умирает от твоей руки прямо перед тобой. На пятый час ты истекаешь кровью и блюешь, но все еще продолжаешь бой, наказывая свое тело и душу. На шестой, ты, наконец, падаешь в изнеможении, благодарный, что выжил, или просто оцепеневший. Все пахнет кровью и тебе плохо от этого запаха. Тебе больно, но ты пытаешься держать глаза открытыми, потому что, закрыв их, видишь лица тех, кого ты убил. Так что ты смотришь на поле боя и видишь, что ничего не добился и, пока медик латает тебя, понимаешь, что завтра должен все это повторить.
