— Великий! — окликнул Дарн. Он ехал сзади, почти впритык, и был ещё мрачней, чем всегда.
— Да?
— Дозволь молвить, — сказал он тихо и взглядом повёл назад.
— Эргис! — приказал я. — Возьми людей и проверь тропу. Если что — в бой не ввязывайся.
— А ты?
— Оставь со мной Дарна, если боишься.
Он сразу все понял, да я ведь не его хотел обмануть. Стрельнул глазом и подхватил игру.
— И то! Я уж сам хотел. Прём, как стадо! — кивнул своим и Эгону и погнал коня.
— Великий, — угрюмо сказал Дарн, — ты при Эгоне остерегайся. Я-то лишнее не передам, а он — Брат Совета, ему никак.
— Я знаю, Дарн. Спасибо.
— И вот чего. Старший… — он долго молчал, я видел, как он ломает себя, но не хотел ему помогать. Я не имел права ему помочь: ведь выбор был простой: я или Сибл. — Старший велел… если шибко на рожон полезешь… не дозволять. Хоть что, говорит… все поломай… пусть только живой воротится.
Ай да Сибл!
— Ну и что? — сказал я ему. — Конечно, Сибл за меня боится.
— Кабы за тебя! — с тоской отозвался Дарн. — За Кас он боится, за деревню нашу. Мол, на что чужая корова, когда своя курица… Не чужая, — глухо сказал он. — Своя.
— Спасибо, Дарн! Потому я и еду, что не чужая. Если я не сделаю то, зачем еду, кеватцы захватят Квайр.
Он кивнул, и тень всё-таки застряла. Даже Эргис никак не мог отыскать щели, где бы мы могли просочиться, не оставив следа.
Граница на замке. В такое трудно поверить, но поверить пришлось. Всюду, где можно пройти, стоят дозоры, а где не стоят дозоры — там невозможно пройти.
Мы прошли там, где невозможно. Шли, связавшись верёвкой, по очереди проваливались в болото, укладывали срубленные ветки под копыта коней — и я был счастлив.
Рука Крира, но при нем есть кто-то из наших — может быть, Тирг?
— Он, — согласился Эргис. — Рават его первым делом спихнул. Не любит умных, гадюка!
Мы сидим на нарубленных ветках — шесть статуй из чёрной болотной грязи, и различить нас можно только по росту.
— Плохо дело. Тирга я в игру не беру.
— Это ты зря. Тирг не предаст.
— Меня или Огила?
Сверкнул белизной зубов на чёрном лице и ждёт. Уж он-то знает меня насквозь: когда я вправду прошу совета, а когда лишь пробую мысль.
— Надо искать невидимку, — говорю я ему. — Пусть проведёт нас в Биссал.
— Ищи сам! В лесного хозяина я верю, а в невидимого — боюсь!
— Я отыщу, — говорит Эгон. — Не бойся, Великий.
И спокойная насмешка в глазах: зря стараешься, всё равно знаю. Наверное знает. Один из самых опасных друзей-врагов: стальная рука, светлая голова и душа на запоре. Невзрачный маленький человечек, такой безобидный, такой забитый, но я видел его на Совете и видел в бою — и очень хочется верить, что друг он мне больше, чем враг.
— Зря боишься, Тилар, — говорит он. — Что в Касе — то в Касе, а что в лесу — то в лесу.
А на Дарна не смотрит.
— Но мы-то вернёмся в Кас.
— А это пусть дураков заботит. Над Старшим Великий, над Великим — бог, а против бога мне не идти.
— Смотри, Эгон! У Сибла руки длинные.
— Так и Асаг не безрукий. А я, Тилар, не под Сиблом, а под Асагом нынче хожу. Мне от Асага велено тебе заместо подушки быть.
— Костляв ты для подушки, — серьёзно сказал Эргис, и мы засмеялись. Дружно и облегчённо заржали, наконец становясь заодно.
И только тут до меня дошло, что я уже всё-таки в Квайре.
И долго ещё мы тащились вдали от раскисших троп, тащили измученных лошадей и тащили себя, но кончился день — и кончились наши муки. Мы добрались до первого из тайников.
Сторожил, конечно, Эргис — мы свалились. Совершенно буквально: вползли в землянку и свалились на нары, и последнее, что я запомнил, был облепленный грязью сапог перед самым моим лицом.
А назавтра Эргис с Эгоном ушли к Биссалу. Если справятся за два дня, я укладываюсь в расчёт. И пришла пора отоспаться, отмыться, и проиграть все ходы.
Они управились за день, потому что им не пришлось искать. Зелор умеет знать наперёд.
И что-то похожее на тошноту: не могу привыкнуть к этим людям без лиц. И даже восторг на никаком лице — как улыбка, висящая в пустоте.
Мы нашли невидимку, и невидимка привёл нас в Биссал — в маленький домик в предместье Торан, где все было готово к приёму гостей. «Все» — это огромный подвал с деревянный стенами и негаснущим очагом и подземный ход, уводящий куда-то в лес.
Да здравствует победа Баруфа! Теперь у нас есть тайники во всех городах, и даже в Согоре можно тихо сказать «Во имя святого Тига».
Эргис расставил людей, где им должно стоять, а я уселся у очага, и нити, разомкнутые на время пути, опять заплелись у меня в руках.
Войско стоит у Биссала. Командиры живут в самом городе, полк биралов и полк когеров — в казарме, остальные полки — в лесу. Система дозоров. Разведка и контрразведка…
Рутинная работа, к которой я привык, как привык к подземным жилищам, к дорогам и бездорожью, к телохранителям и конвою, к невозможности хоть на миг остаться самим собой.
Обыденная работа, которая стала житейской привычкой, как бритьё или чистка зубов. Я просто не замечаю её, а если заметил, это значит, что я сомневаюсь, что я не уверен в себе.
Я сомневаюсь, я не уверен в себе. Не потому, что рискую — риск невелик. Я просто вступая в игру. Последние корчи совести, когда все уже решено. Нельзя поступить иначе — иного пути просто нет. Есть только цена, которую заплатим мы все — не я не те, что со мной, а сотни тысяч людей — и я ужасаюсь этой ценой. И уверяю себя, что иначе нельзя. Да, иначе будет ещё хуже. И всё-таки мне совестно перед теми, за кого я выбираю сейчас.
— Эргис!
Мы стоим наверху, у окна, и сиреневый сумрак чуть приукрасил предместье. Огородики с бледной зеленью всходов, хилые заборчики, частоколы дымов и дымков.
— Тебе надо бы сходить в город. Могут тебя узнать?
Молчит, думает.
— А черт его… В Биссал многих спихнули.
— Я не хочу писать Угалару, а тебе он и без письма поверит.
— Вон что… Опять на рожон прёшь?
— Тут без риска. Главное, Угалара не подведи.
— Попробую, — говорит он. — Может, не напорюсь.
День перевернут, как листок в записной книжке. Сейчас войдёт Угалар. Мы в городе, а не предместье, и это тоже оказалось нетрудно, все нетрудно, когда с тобой мастера. Странная мысль: мастера. Профессионалы. Люди, выбравшие работой борьбу. Ремесленники борьбы. Нет, об этом я пока думать не стану. Впереди ещё долгий путь.
А Угалар изменился. Не постарел, просто тень легла на лицо, омрачив его красоту. И проблески седины на висках.
— Господи всеблагой, биил Бэрсар! — протягивая руки, сказал мне, — дозволит ли нам судьба встретиться по-людски, дабы я мог приветить вас, как добрый хозяин?
