Ознакомительная версия.
Так пел Моислав, сам удивляясь красноречию своему и складности слов. А воины кривлялись, прыгали через костры, катались по снегу и смеялись до упаду, счастливые и пьяные от сара.
- Слышь, попович, ты у нас всех скоморохов распугаешь! - кричали они. - Как выйдешь в неделю[68] к Святой Софии, да как грянешь свои песни, так все брехуны и разбегутся.
Моислав улыбался и ничего не отвечал. Он видел: для ратников его пляски - пустая забава, но для него это была сама жизнь. И он вновь и вновь подначивал их пускаться в круговую возле костров, чтобы, захваченные стихией, растворились они в общем игрище, и, не в силах забыть этого дивного чувства, стремились бы вновь пережить его.
Бескрайние югорские снега и неистовство красок на небе волшебно действовали на воев, погружая в какое-то блаженное полузабытье. Из этого полузабытья вдруг выныривали возгласы, проявлялись возбуждённые лица, вырастали огромные тени и слышались разудалые песни.
Будет, будет вам, ребяты,
Чужо пиво пити.
Не пора ли вам, ребяты,
Своей наварити?
Не пора ли вам, ребяты,
Своей наварити?
Мы бы рады наварити,
Да солоду нету.
Мы бы рады наварити,
Да солоду нету.
У нас солод-то в овине,
А хмель-то на тычине.
На тычине, на вершине,
На самой макушке.
Тычинушка обломилась,
Хмелинушка вьётся.
Опустилась, обломилась
На мать-сыру землю,
На крутенький бережочек,
На жёлтый песочек.
Там свыкались, там влюблялись
Парень со девчонкой.
Хорошо было свыкаться
Под сладкой малиной.
Трудно было расставаться
Под горькой осиной.
- Взирайте, взирайте на небесного Лося! - поучал Моислав, тыча в звёздное небо. - В его рогах Ярило солнце держит, на землю тепло посылает. Забыли люди русские, кто создал землю вашу, кто пёкся о ней неустанно, кто отгонял упырей и навий от тел и душ ваших. Изгнали древних богов, поклонились тёмному демону, и вот, едва не погибли от холода и голода. Но миродержцы славянские отходчивы и незлобивы, помнят они о чадах своих, не могут долго сносить беды, теми претерпеваемой. А мы - разве не чада их? Разве можем отплатить неблагодарностью за заботу создателей наших? Помолитесь, помолитесь, братья, Велесу и Роду, Перуну и Сварожичу, всем богам и присным их, да снизойдут они до нас в милости своей, да призрят неверных чад своих, да вернутся в отчую землю и изгонят тёмного демона, терзающего души наши!..
Ратники слушали его, развесив уши. И только два человека оставались безучастны к этим словесам. Они сидели на нартах, поджав ноги, курили сар и спокойно взирали на происходящее.
- Попович гладко излагает, - молвил Нечай Сатана.
- Гладко, - ответил Буслай. - Да только всё не то.
- Что ж не то?
- Да поганство. Не о том ныне толковать надобно.
- А о чём же?
- О пути через Камень, вот о чём. Тяжко нам придётся.
- Тоже дело. Да только воям не только хлеб, но и вера нужна. Без веры народ слабнет. Пусть поганой, хлипкой, но веры. С верою человек чудеса творит. Да ты и сам о том ведаешь - чай народ в узде не только добычей держал, а ещё заговорами да приметами!
- Везде меру надо знать. Палку перегнёшь - сломается. Так и тут... - Буслай вздохнул и почесал бок.
Они помолчали.
- Не то тебя тревожит, - произнёс Нечай, хитренько покосившись на сотника. - Совсем не то.
- А что же?
- Боишься ты, что попович тебя от власти отодвинет.
- Ну и боюсь, - неожиданно согласился Буслай. - А только не за себя боюсь. За парней боюсь. Им ещё ответ держать перед людом новгородским.
- И что с того?
- Да то, что не погладят их по головке князь да игумены за поганство такое. Три шкуры сдерут, да ещё за вятших спросят. Погубит нас попович. Как пить дать - погубит...
А у костров тем временем не утихали пляски и песни. Несколько голосов хором выводило:
Из-за леса, из-за гор
Ехал дядя Святогор,
Он на сивой на телеге,
На скрипучей лошади!
Он овсом колёса смазал,
Дёгтем лошадь напоил;
Топором он подпоясан,
Кушаком дрова рубил.
Вот он едет по деревне,
Бабы лают с-подворот:
"Длиннорогого телёнка
никто замуж не берёт".
Вот во двор он заезжает,
Свою бабу распрягает,
А лошадушку берёт
И во горницу ведёт.
На дворе свинья стирает
Платье новое своё,
А баран в гармонь играет,
Перепляс с овцой ведёт,
На заборе сидит утка,
Песню звонкую поёт,
Святогорова старуха
Сено свежее жуёт!
Моислав, всё распаляясь, подскакивал то к одному вою, то к другому, тряс их за плечи и орал в лицо:
- Не хочешь сдохнуть с голоду? Не хочешь? Помни о богах и духах. Помни о вседержителях. Они тебя накормят. Они тебя исцелят. Без них пропадёшь. Сгинешь без следа...
Ратники шарахались от него, испуганно крестились, а Моислав распалялся всё больше и больше.
- Забудьте о кресте! - голосил он. - Не крест вам порукой, а заклятья и обереги. На них полагайтесь. Без них - никуда...
Он исступлённо грыз кору и бился головой о стволы деревьев.
- Я есмь Нум-Торум, лесной человек, - вопил он. - Ешьте плоть мою, пейте кровь мою. Много, много вам предстоит пройти. Ждут вас морозы лютые и бескормица, тёмные демоны и клыкастые волки. В сей час воистину наступает время единения. Бейте меня, жрите меня, рвите на части! Я есмь провозвестник вашей судьбы. Кто ныне не поднимет руку на меня, не видать тому счастливой охоты!..
Вои, одурев от курева и диких плясок, похватали копья, стали поддевать ими поповича. Тот, уворачиваясь, кричал им:
- Ещё! Ещё! Вкусите плоти Нум-Торума! Испейте его крови!..
В какой-то миг Моислав вдруг споткнулся и рухнул на снег. Раззадоренные вои продолжали язвить его копьями, разрывая медвежью шкуру. На железных остриях заблестела кровь. Ратники не замечали этого, охваченные дурманом, а попович лишь подначивал своих мучителей, наслаждаясь болью:
- Сильнее! Глубже! Неужто ваши мышцы одрябли?.. - верещал он, потом вдруг уставился куда-то вверх и запел:
Проживаю я, священный зверь,
Жаркое длинное лето,
Созданное моим батюшкой Нум-Торумом,
Провожу я, священный зверь,
Комариное длинное лето,
Посланное моим батюшкой Нум-Торумом.
Хоть оно и бедно лесной ягодой,
Хоть оно и бедно кедровыми шишками,
Но наполняю я свой ненаполнимый кузовок,
Наполняю я свою ненаполнимую посудину...
Ратники, потеряв осторожность, кололи поповича всё яростнее. Никто уже не сознавал, что делает, всех захватила кровавая игра. И когда чья-то рука вдруг направила копьё прямиком в лицо Моиславу, ратники даже не заметили этого. Наконечник пробил поповичу лоб, и Моислав тут же затих. Спустя несколько мгновений пляска прекратилась, все оторопело уставились на истерзанное безликое тело с кровавой кашей вместо глаз и лба.
- Всё, - прогремел голос Буслая. - Кончился наш хранильник. Дальше пойдём без него.
Он воткнул в снег окровавленное копьё и, плюнув, направился к нартам.
- Завтра выступаем, - бросил через плечо. - Чтоб все были готовы!
Поначалу Арнас пребывал в растерянности. Укокошив старуху, он не знал, что делать дальше. Единственное, в чём он был уверен - это то, что пусть назад ему закрыт. Отныне русичи стали для него такими же врагами, как югорцы. Невелика беда! Он своё дело сделал, теперь югорский кан обречён, а стало быть, можно возвращаться домой.
Он шёл сквозь утонувшие в снегах елани и заледеневшие поймы, продирался через хрупкий и колкий тальник, пересекал луговины с заброшенными самъяхами, проваливался в буераки, карабкался на сопки и плутал по распадкам. Трудно ему было без лыж и лука, но что делать! В спешке удирая от одурманенных ушкуйников, он не успел прихватить с собой ни того, ни другого, да и как бы он нашёл дорогу к заимке с колдовской поляны? Лукавая кудесница закляла все пути к своей избушке, никому не дано было отыскать её без позволения лесной старухи. И чем больше Арнас думал об этом, тем сильнее укреплялся во мнении, что встреча ушкуйников с бабкой-потворой была не случайна. Югорские духи навели русичей на заимку, чтобы коварная ведунья заморочила их и лишила разума. Все силы земли и неба ополчились против новгородцев, пытаясь отвратить их от своего бога и лишить опоры в чужом краю. Лёгкость, с какой югорские вседержители овладели душами новгородцев, поражала Арнаса. Он не мог понять, отчего так произошло. Неужто русский Крестос так слаб, что не в силах совладать с местными богами? Наверно, югорских вседержителей питает родная земля, отвергающая славянского бога. Оттого и берут они верх.
Ознакомительная версия.
