Шум быстро выпутался из веревок. Рядом сопел Анхель. Рыцарь немного подождал и распутал его тоже. Каземат оказался мало приспособленным для пребывания людей. Тут бы и крыса заскучала. Одна радость — в углу на деревянном кругляке стояло ведро с водой. Они по очереди напились. Что касается иных потребностей, ни лохани, ни других каких приспособлений не имелось. Солома на полу давно превратилась в труху. Но все лучше, нежели сидеть на голом камне. Зато тут присутствовала ощутимая прохлада, от которой ночью они вполне могли если не околеть, то уж насморк схватить — точно. Анхель озирался. Шум обустраивался: сгреб остатки соломы в один угол, стащил куртку, постелил сверху и прилег.
— Как думаешь, нас слушают? — поинтересовался Шум, когда маг первой ступени немного пообвыкся.
— Нет. Отдушин нет, дверь дубовая, толстая.
— А щели наверху? Свет же проникает.
— Да сколько того света! — отмахнулся Анхель. — Толщина стен какая? Ага. Основательно строили. Чтобы через такое окошко подслушать, ухо надо в трубочку свернуть и вытянуть на сажень. Да и высоковато. Мы не в подземелье. Так, полуподвал. Тут, наверное, раньше припасы хранили: и прохладно и таскать не далеко.
— Ну, раз не слушают, самое время поговорить. Давай-ка друг мой Анхель, выкладывай все начистоту. Кто ты? Откуда? Зачем припожаловал? Завтра у нас трудный день, как любит говорить один министр тайной стражи перед дознанием. Самое время тебе душу облегчить. Мадам, захватившая крепость может завтра пребывать в хорошем настроении, а может и в плохом. Если ее новый кавалер не вполне удоволит, так и головы полетят. Она, сука, разбираться не станет, у тебя ли украли, ты ли украл, отдаст Кабану. А он тебя точно на полоски пошинкует.
— А тебя?
— Это, если сильно плохо карта ляжет. Но вроде не должна. Хотя, загадывать с Настой заранее, все равно, что с волками хороводы водить.
— Вы с ней знакомы, Ваше величество?
— Давно догадался?
— Почти сразу. А когда Вы тубус открыли, уже вовсе никаких сомнений не осталось. Он просто так не открывается.
— То-то ты меня во внутренние дела магического цеха так подробно посвящал. Про безымянных правда, или половину соврал?
— К сожалению, почти все так и есть. Но я не просто так… я надеялся, что Вы назад повернете. Безымянный…
— С ним после разберем. Давай-ка с тобой сначала. Тебя Ольрик сюда послал?
— Конечно.
Забегая далеко назад, следует отметить, что Анхеля подобрали в канаве. Ехала с ярмарки крестьянка, правила себе бричкой. Растороговалась — довольная. Даже напевала, если близко никого не было. Услышат, еще за пьяную примут, или вовсе за дуру. А тут откуда-то писк. То ли крыса, то ли… котенок! К сегодняшней удаче, да еще котенка подобрать, дома хорошо встретят. Покупать-то дорого. Да еще какой угодит. Соседи раскошелились, а кот оказался ленивый да вороватый. Хотя, и такой к дому — удача.
Лошадка встала, крестьянка полезла в канаву, искать источник писка. Ребенок лежал по плечи в черной жиже, молчал и только глазами хлопал. Она даже сначала подумала, что это кукла, и рукой махнула: чур меня, чур. Головка ребенка была маленькая в слипшихся темных волосиках. Глазки еще раз хлопнули, потом щеки, губы и даже нос сморщились, и дитя с натугой выдавило тоненький писк. Крестьянка спохватилась — да что же она стоит! — встала на четвереньки, по локоть сунула руки в жидкую грязь и вытянула из нее меленькое тельце. На глаз прикинуть: родился дня три назад. Хорошо, ставок оказался рядом. В нем и обмыла мальчишку. Лишней тряпки не нашлось, крестьянка стащила нижнюю юбку, в нее и запеленала. А он, как только согрелся, сразу уснул.
Дома, само собой случился переполох. Семья большая. У старой хаты, в которой родители мужа жили, три пристройки. Старший сын с семьей на гумно переселился. Детишек малых от разных братьев по двору семеро бегало. Невестка среднего брата одного в люльке качала, другого к зиме ждала. Хотя, сказать, двор был зажиточный. Выложила крестьянка свою находку, стала объяснять, дескать, пищал как котенок, вот и полезла, а как увидела… живая душа…
На нее шикнули: дурища! кто-то ей котенка подбросит. Вот и нянькайся теперь сама. Но свекор подошел, мальчишку осмотрел, пуповину, которая сама по себе высохла и торчала, как хвостик у арбуза, потрогал. Говорит: Меланья своего кормит, молока у ее много — поделится.
Невестка покривилась, но со свекром спорить, как есть, огребешь. Молока у нее и правда было, хоть залейся, сорочка вечно мокрая. Найденыш почмокал и тут же уснул. Чудеса, что и свой рядом засопел. А то уже весь дом трясом трясло — как ночь парень до синевы заходится. А тут — ни звука. На завтра чуть свет прибежал парнишка из усадьбы свекра звать. Ему поставку войсковую отрядили, да с такой деньгой — вечером папаша с радости напились, чего с ним случалось раза два в год по большим праздникам.
Так прошло месяца три. Невестка найденыша кормила, да все через губу. Потом как-то вынесла на сквозняк, да и забыла там. Свекор ее поучить хотел, но посмотрел, что брюхата, и только на словах отлаял. Мальчишку назвали Анхелем. Спокойный был и тихий, а кто подойдет, улыбаться начинал. Все к нему с душой, одна невестка нос воротила.
Она в свой срок второго родила. Первый еще титьку не бросил, а тут еще один рот, начали Анхеля козьим молоком поить через рожок. А он и тут улыбался да чмокал.
Весной, уже и скотину выгнали на нови, приползла к ним во двор Милка. Откуда она и чья, никто не знал. Приблудная. Подаянием питалась, слышать — слышала, а говорить — одно мычание. То идет, идет, а то падет на четвереньки и так ползает.
Заходит, значит, она во двор и на коленки бух. А сама руки к младенчику тянет: дайте, мол, подержу. Милку не гнали. Юродивая в селе к добру. Невестка ей мальчишку и сунула. Руки сухие и трясутся, вот-вот выронит. Однако удержала, носом в пеленку ткнулась и плачет, только плечи трясутся. Тут свекор со свекровью на порог вышли, заругались было на невестку, а Милка вдруг встала в полный рост, вечно согнутую спину разогнула и говорит: отдайте его мне, вечной батрачкой у вас буду. Народ и обомлел. Была юродивая, а встала нормальная. Только грязная очень. И руки у нее раньше сухие были. А стали как у всех, даже лучше.
Свекор со свекровью перемолвились, да и согласились, уж больно дивное дело на глазах приключилось. А когда она с Анхелем к себе в избушку ушла, свекор намотал козе на рога веревку, да и отвел следом. Невестка заикнулась, что дойную козу со двора свели. Он вернулся и тут ей таки поддал. Давно собирался.
Три года прожили Анхель с приемной мамкой в селе. Она и батрачила и на огороде работала. Анхель рос чистенький, да гладенький. Только не ладно стало в веске. Милка из юродивой в такую красавицу поднялась, что все мужики от мала до стара на нее шеи сворачивали. Женщины такое сносить не собирались. Не раз уже указывали девке околицу, да она как-то отговаривалась. А тут так все сложилось, что остаться совсем невмоготу. Мало, что бабы каждый день грозились хатку подпалить, кто-то слух пустил, будто Анхель навий подкидыш. А-то! Вона у Карпа корова сдохла. С чего? А Параска который год сбрасывает? Он, паскудник. Иш, рыжий подкидыш.
Милка в одночасье собрала котомку, мальчишку в старую рубашку нарядила, привязала к грязным затоптанным ножкам кусочки овчины, чтобы в дороге не сбил в кровь, и пошла. Дело на рассвете было. Никто и не увидел. Жили приблуда с приблудышем, да сгинули. Всем легче стало.
Ушли они в середине лета. Уже и ягоды поспели, и грибы первые пошли. Милка с Анхелем шагали от вески к веске, пробавляясь лесом. В селах просили подаяние. Мальчик такой хорошенький был, светленький. Ему много подавали. А вот мамка лицо закрывала. До женской красоты охотников-то не только в своей деревне, но и в других, хоть отбавляй.
Анхель когда сам шел, когда у мамки за спиной в плетеной торбочке ехал. Как-то к вечеру уже, мать спустила его на землю, разогнуть усталую спину, а мальчишка схватил ее за руку и потянул в полынник. Милка сначала упиралась, а как увидела, что личико мальчика собирается в морщинки — вот-вот заплачет — сама побежала. Анхелек редко плакал. Почти вовсе никогда. За три года, что прожили вместе раза считаные разы.
Густой полынник щедро их посыпал седой как зола горькой пылью, но и укрыл. Женщина и мальчик затаили, когда по дороге проскакала ватага оружных мужчин. Не так ехали, как богатые господа путешествуют — неслись с гиканьем, коней нахлестывали.
Милка с Анхелем пересидели в зарослях, пока не стихли крики, и подались через полынный луг в сторону от дороги, туда, где торчал шпиль какого-то здания. Из полыни оба выбрались как в снегу. Здание оказалось криптой Эола. Там как раз закончилась служба. На порог вышли жрецы.
К крипте притулились домики и сараюшки. В домах жили адепты, в сарайках — батраки и скот. Милка попросилась переночевать. Искать другого крова было страшно. На дороге могли караулить давешние варнаки. На ее рассказ о безобразии на тракте, старший жрец отмахнулся.
