Герда выпустила из рук звякнувший о булыжник мостовой нож, ошалело посмотрела в открытые глаза мертвой головы, и…ее начало рвать. Прямо на труп, на разверстую рану, из которой виднелись белые позвонки позвоночного столба.
Дождавшись, когда пройдет очередной приступ рвоты, я спокойно, без выражения сказал:
— Слишком большое усилие приложила. Следующий раз контролируй. Достаточно было перерезать сонную артерию, она находится здесь — показываю на втором гопнике, которого уложил ударом в печень.
— Бери нож и продолжай. Ну! Давай! Давай, кукла безмозглая! Делай что сказал! Делай!
Берет нож, пошатываясь подходит к парню и начинает пилить ему глотку, будто режет хлеб на кухонной доске, но…очень слабо, неглубоко. Парень открывает глаза — то ли от боли, то ли время пришло очнуться, и зажимая свищущую из артерии кровь жалобно причитает:
— Нет, нет, пожалуйста! Нет! Мамочка! Мама!
Я подбираю второй нож разбойников, и вонзаю его в сердце парня. Он вытягивается во весь рост, суча ногами в стоптанных башмаках, затихает.
— Сейчас недостаточное усилие приложила. Он мог закричать, привести сообщников, создать нам неприятности. Нужно перерезать трахею вместе с артерией, тогда он будет только сипеть, и не более того. Давай следующего.
— Я…я…не могу! Не могу! — шепчет девушка, и рука ее ходит ходуном. Похлопывая ее по плечу:
— Добей его. Это будет акт милосердия. Видишь, у него челюсть сломана? Он теперь ни есть, ни пить не сможет. А ты отправишь его на новое перерождение, в новое тело. И родится он кем-нибудь другим. Лучшим, чем в этой жизни. Давай! Режь!
Парень не очнулся. Герда аккуратно, как я ее учил, перерезала ему глотку и отошла — глубоко дыша, похоже что борясь с тошнотой. Да, точно — ушла в сторонку и еще пару раз попыталась избавиться от содержимого желудка, и от самого желудка в частности.
Первый тобой убитый враг — это запоминается навсегда. Первый убитый ножом. Застреленные — не в счет. Иногда их даже и не видишь. То ли ты попал, то ли твой товарищ — упал враг, да и упал. Но когда ты бьешь ножом и видишь глаза своего противника, то, как из них уходит жизнь…это в тебе навсегда. Нет, я не блевал в тот, самый первый раз. Но запомнил.
— Собери ножи и забери дубинку. И пойдем! — командую я, Герда молча, слегка пошатываясь, исполняет, и мы идем по улице туда, где можно будет наконец-то расслабиться. Домой.
По дороге больше нас никто не беспокоит, хотя мне показалось, что я несколько раз чувствовал на себе чьи-то недоброжелательные взгляды. Уличные шакалы — они ведь чувствуют, на кого можно нападать, а на кого — нет. Шакал не может победить волка, а волк его — запросто. Тут главное выработать в себе уверенность в своих силах, абсолютную, непререкаемую уверенность в том, то ты победишь любого, кто заступит на твой путь. Сумеешь — и тогда ты спокойно пройдешь мимо толпы гопников, и они не посмеют тебя тронуть. Если допустишь в мысли хотя бы маленький отголосок страха — шакалы это почувствуют, и тогда берегись! Слабый — это пожива для сильного. Вот главный закон джунглей. И каменных джунглей — тоже.
* * *
У одного литературного персонажа утро началось с танцующей старухи. У меня — с грохота на кухне. И я подозреваю, что это такое грохнуло! Ох, моя медная кастрюля…похоже что настал твой час испытаний!
Тихо, очень тихо поднимаюсь, и стараясь не скрипеть половицами, иду по направлению к источнику звука. В руке — та самая палка с «клювом», которой меня вчера пытались запугать на свою беду. Ну так…на всякий случай. Вдруг злодеи сумели преодолеть защиту дома, ворвались в святая святых, на кухню, и сейчас чавкая жрут вчерашний суп! Коварству супостатов нет предела!
Герда стояла ко мне спиной, вернее — задницей, и подоткнув юбку так, что было видно и то, что я в общем-то и не хотел видеть, подтирала пролитое на пол. И я не смог удержаться. Ни одна особь мужского пола не сможет удержаться при таких обстоятельствах! Ну…мне так кажется.
От звонкого шлепка по голому заду Герда подпрыгнула едва ли не выше потолка, завизжала так, что у меня уши заложило, а потом метнула в меня тяжеленную чугунную сковороду с такой легкостью, что просто любо-дорого было смотреть! Конечно же я уклонился от зубодробительного снаряда, но если бы на моем месте был настоящий супостат — ему бы не поздоровилось. Молодец, чо уж…
— Спокойно! Свои! Всегда будь настороже! А то вот так подкрадутся… — нарочито серьезно сказал я — А то, что умеешь метать снаряды — это хорошо. Кстати, а ты готовить-то умеешь?
— Умею! — сердито буркнула Герда, и опасливо покосилась на палку в моей руке — А мне нож дашь?
— Дам — легко согласился я, и почесывая живот отправился на выход из дома. Уже на пороге оглянулся, спросил — А когда завтрак будет?
— Я откуда знаю — когда?! — все еще сердясь, буркнула красная, как помидор девушка — Ты бы мне показал, где тут у тебя кладовые, погреб или что-то такое. Я ведь ничего не знаю о доме!
— Мое упущение — согласился я — Пойдет, покажу. Только обуйся, и больше не ходи без обуви по улице. Во-первых, может поранить ногу и занести в рану заразу. А мне потом тратиться на лечение. Во-вторых, тебе зачем черные ноги с въевшейся в пятки грязью? Ты теперь благовоспитанная девушка, и должна соответствовать своему образу. Не какая-нибудь уличная замарашка, пора привыкать к чистоте и порядку.
И снова она покраснела, от самых плеч до макушки. Посмотрела на свои ноги и покраснела. Мда…как-то надо отучать ее от этого дела. Ишь, институтка какая-то, а не уличная попрошайка-воровка!
— Ты всегда так краснеешь? — спросил я небрежно, вернувшись в дом и выбрасывая Герде приготовленные Аурикой старые, но крепкие сандалии на завязках.
— С детства — созналась Герда, и…да, покраснела — Ничего с собой не могу поделать! Это сильнее меня!
И тут же сердито, с ненавистью добавила:
— Отчиму это нравилось. Он говорил, что я краснею как невинная девушка в первую брачную ночь, как будто в первый раз ложусь в постель. Ненавижу!
Она ринулась к столу, схватила чашки, ложки, начала их суетливо раскладывать по полкам, но я ее остановил:
— Погоди. Присядь. Хочу с тобой поговорить, прежде чем мы начнем нашу совместную жизнь. Вчера было некогда, и ты была не в том состоянии — после лечения, и после…ночного приключения. Но вот теперь, после отдыха, давай-ка мы и поговорим… Сядь за стол, не суетись.
Герда села, снова раскрасневшись, и положив руки на стол, уперлась взглядом в столешницу.
— Скажи, зачем тебе надо, чтобы я научил тебя убивать? — спросил я спокойно, и как можно доброжелательнее — Хочешь убить отчима?
— Да. А еще — наемника, который меня насиловал. И который отдал потом меня своим друзьям. Я их всех запомнила, всех! Я хочу их убить, вырезать члены и засунуть их им в рот! Чтобы почувствовали, как это…
Она скривилась, из глаз потекли слезы. Я ждал, пока девушка успокоится, потом решил все-таки остановить этот слезопад:
— Хватит плакать! Я не понимаю, как ты вообще выжила на улице с таким понимаешь ли…чувствительным сердцем! То она краснеет, то рыдает по любому поводу! И убить она видишь ли не может — жалко ей! Вчера я тебе показал, что такое «убить». Теперь ты знаешь. Знаешь, спрашиваю?
— Знаю… — вздохнула девушка — Теперь знаю.
— В общем, так, моя милая…если ты рассчитываешь, что я вместо тебя пойду убивать твоих недругов — ты ошибаешься. У меня еще куча несделанных дел. Мне нужно убить кучу народа, а потом валить отсюда как можно дальше! Потому что меня будут искать по всему свету. Даже сейчас, когда ты сидишь рядом со мной — подвергаешься смертельной опасности. Чего глаза вытаращила, дура?! Да не я тебя убью, на кой хрен ты мне сдалась?! Придут убивать меня — достанется и тебе! И очень даже достанется, пожалеешь, что не осталась на улице!
Я замолчала, молчала и Герда, видимо обдумывая мои слова. Я выждал время, слов собеседницы не последовало, и тогда уже продолжил:
