Лорд Дансейни - Время и боги: рассказы

Но ангел ничего не ответил.

— Надеюсь, — сказал я, — эта пристройка не будет такой ужасной, как прежний Ад?

— Она будет еще хуже, — сказал ангел.

— Но как увязать столь тяжкое наказание с вашей природой, — сказал я, — ведь вы — Служитель Добра! — (Так выражались в городе, откуда я прибыл, и мне нелегко было справиться с давней привычкой.)

— Люди изобрели новые, дешевые дрожжи, — объяснил ангел.

Я взглянул на рекламу на стенах ада, которые возводил ангел; она была начертана огненными буквами и каждые пятнадцать секунд меняла цвет. «Дрожжи, великолепные новые дрожжи, которые укрепляют тело, мозг и кое-что другое», — прочел я.

— Им суждено смотреть на это до скончания веков, — сказал ангел.

— Но ведь они занимались совершенно законным бизнесом, — возразил я, — и не совершили никакого преступления.

Но ангел продолжал забивать в землю огромные стальные опоры.

— Вы очень мстительны, — сказал я. — Неужели вы никогда не отдыхаете от своей страшной работы?

— Однажды в Рождество я отдыхал, — ответил ангел, — но, взглянув на Землю, увидел детей, которые умирали от рака. Нет, я должен продолжать, пока адский огонь еще горит.

— Трудно доказать, — сказал я, — что новые дрожжи действительно так плохи, как вам кажется.

— В конце концов, — сказал я, — люди как-то должны жить.

Но ангел ничего не ответил и продолжал строить свой ад.

Однажды она пошла в лавку идолов на Кротовую Горку, где торгует беззубый старик, и сказала:

— Мне нужен бог, чтобы поклоняться ему в сырую погоду.

Старик напомнил ей о тяжких карах, которые, как справедливо утверждают, ожидают всякого, кто поклоняется идолам, и когда он перечислил их все, она, как и следовало ожидать, повторила:

— Дайте мне бога, которому можно было бы поклоняться в дождливый день.

И старик ушел в глубину лавки, и долго там копался, и наконец показал ей бога. Упомянутый бог был вырезан из серого камня; выражение его лица было довольно благожелательным, а звали его, как, шамкая, объяснил старик, Бог Радости в Дождь.

Возможно, долгое сидение в четырех стенах действительно скверно влияет на печень, а возможно, подобные вещи идут из души, но в один дождливый день ее настроение так упало, что она почти узрела Ад; тогда, выкурив без толку несколько сигарет, она вспомнила о беззубом торговце с Кротовой Горки.

И он снова вынес ей серого идола и что-то прошамкал о гарантиях, однако никакого обязательства не написал; и не сходя с места она уплатила ему непомерно высокую цену и забрала покупку с собой.

И в следующий же дождливый день она помолилась идолу из серого камня, помолилась Богу Радости в Дождь (кто знает, что за обряд она совершила или не совершила), и тем самым навлекла на себя, — а жила она на улице Зеленых Листьев, в нелепом домике на углу, — такую судьбу, о которой говорят теперь все мужчины.

Сказал сам себе туман:

— Давай поднимемся в Холмы[3]. — И, стеная, стал подниматься. Он затянул вершины и заполнил низины.

И древесные рощи вдали стояли в дымке, как призраки.

Но я отправился к прорицателю, — к тому, который любил Холмы, — и спросил:

— Почему туман плачет в Холмах, когда заволакивает склоны и собирается в долинах?

И прорицатель ответил:

— Туман — это души множества людей, которые никогда не видели Холмов, а теперь мертвы. Поэтому-то они и плачут в Холмах — те, кто умер и никогда их не видел.

Он был полностью одет в черное, его друг — в коричневое, и оба принадлежали к двум почтенным семействам.

— Вы по-прежнему строите дома старым, испытанным способом? — спросил черный.

— Разумеется, — отозвался коричневый. — А как насчет вас?

— Мы не меняемся, — сказал его приятель.

Тут вдалеке проехал на велосипеде какой-то человек.

— А вот он постоянно меняется, — сказал тот, что был в черном. — В последнее время он меняется почти каждое столетие. Он не знает покоя. Сплошные перемены!

— Он теперь строит дома по-другому? — поинтересовался коричневый.

— Так утверждают мои родичи, — ответил черный. — Говорят, в последнее время Человек сильно изменился.

— Я слышал, он полюбил города, — заметил черный.

— Мой кузен, который живет на колокольнях, говорит, что да, — кивнул черный. — Он утверждает, в города теперь перебрались многие.

— И там люди худеют?

— Да, там они становятся совсем худыми, прямо-таки тощими.

— А это правда? — уточнил коричневый.

— Ка-рр! — сказал черный.

— А верно, что человек не может жить несколько столетий?

— Нет, нет, — быстро отозвался черный, — пахарь никогда не вымрет. Мы не можем себе позволить его потерять. В последнее время он наделал много глупостей, он играл с дымом и заболел. Машины и механизмы ослабили Человека, а его города — это само зло. Да, он очень болен. Но через несколько столетий он забудет свои глупые причуды, и мы не потеряем нашего пахаря. С незапамятных времен он прокладывал свои борозды, а мои родичи добывали себе пишу из разрытой земли. Нет, он не вымрет!

— Но ведь говорят же, — возразил коричневый, — что в городах чересчур шумно, что человек там становится болезненным и слабым и что он долго не протянет, ибо с ним происходит то же, что и с нами, когда нас становится слишком много; в дождливое лето трава горька, так и наша молодежь хиреет и умирает.

— Кто это говорит? — уточнил черный.

— Голубь, — сказал коричневый. — Он побывал в городе и вернулся грязным с головы до ног. И Заяц как-то раз тоже бегал к границам городов. Он утверждает то же самое. Он сказал, что Человек чересчур ослаб, чтобы гоняться за ним. Заяц думает, что он скоро вымрет, и вместе с ним исчезнет его страшный друг Пес. Пес тоже вымрет. Этот негодный, отвратительный Пес… Он тоже перестанет существовать, это мерзкое отродье.

— Голубь и Заяц!.. — пробормотал черный. — Нет, мы не потеряем нашего пахаря.

— Но кто вам сказал, что он не исчезнет? — удивился его коричневый приятель.

— Кто мне сказал?! — воскликнул черный. — Мои родичи и Человек знают Друг друга испокон века. И нам, и ему хорошо известно, что может погубить другого, а что мы в состоянии пережить, поэтому я и говорю — пахарь никогда не исчезнет.

— Он вымрет, — сказал коричневый.

— Кар! — возразил черный.