— Эй, Рейхан! — окликнул он раба. — Седлай Короткохвостого, мы трогаемся.
— Да, го-оо-уааа-ссподин, — зверски зевая, откликнулся зиндж. — А попутчиков наших, что, не будем жда-ааа-уать?
— Шайтан им попутчик, — твердо ответил Рашид.
И принялся бережно сворачивать молитвенный коврик.
Харат,
два дня спустя
В черепичную крышу галереи лупил дождь. В водостоках булькало, пустая базарная площадь медленно превращалась в топкие плавни: покосившиеся навесы, подобные остовам сожженных кораблей, утопали в жидкой грязи, тяжело хлопали сорванные ветром тенты, в ширящихся лужах пускались в плавание пустые корзины.
Залипая босыми ногами в разъезжающейся глине, через площадь плелся человек. Туфли он держал в руке, пытаясь спасти хоть обувь. В серо-синем небе блестко сверкнуло — настолько сильно, что Садун ибн Айяш не сумел разглядеть саму молнию. Через несколько тягучих мгновений грохнуло. Пересекающий площадь несчастный присел от страха — но шага не ускорил. По такой грязи получалось шлепать, а не бежать.
Со вздохом лекарь прикрыл тяжелую ставню. Резная деревянная решетка отделила его и его собеседника от вымокшего города, по которому хлестал неурочный ливень. Грозовая чернота улицы не добавляла света и без того темной комнате, в которой располагалась лавка Садуна. Лекарю пришлось зажечь лампу, чтобы прочитать привезенные посыльным письма.
Сидевший напротив ашшарит явно маялся: он то нагибался поправить фитилек длинноносого светильника, то принимался поправлять толстую шерстяную аба, то начинал просто ерзать и вздыхать на своей циновке.
— Что с тобой, о Рашид? — спросил, наконец, Садун, поднимая голову от письма знакомого маджеритского купца, просившего придержать масло — мол, цены на него взлетят перед халифской свадьбой.
Посыльный почесал нос:
— Да я вот все думаю о попутчиках моих, да проклянет их Всевышний…
— Что такое? — нахмурился лекарь.
— Похоже, они к моей сумке присматривались. То подпоить меня налаживались, то девку подложить… А ну как они до писем добрались, а я — да отведет от нас такую беду Всевышний! — не заметил?
Садун вздохнул и отложил бумагу на пол. В воздухе стоял сильный, до головокружения, запах амбры — они только недавно закончили лить свечи с примесью этого благовония.
— Ты проверял печати, о Рашид?
Ашшарит яростно закивал, чуть не стряхнув с головы икаль. Смуглые пальцы нервно теребили край куфии.
— Бумаги лежали в твоей сумке в том же порядке?
Тот снова затряс головой.
— А где они сейчас, твои попутчики? — почесав коротко стриженую голову, мягко осведомился Садун.
— Мы остановились переночевать в одном саду — богомерзкое место, я вам скажу, уважаемый, даже кафиру там не должно останавливаться, не то, что правоверному…
Лекарь кашлянул и погладил себя по обтянутому желтой каба животу. Рашид покосился на одежду сидевшего перед ним зиммия и скривился:
— Сад Пери он, что ли, называется… Я-то на следующее утро уехал, а они там застряли с вином и девками, сыны незаконного брака, тьфу, в святой месяц Рамазза так нарушать пост!.. Тьфу, пропасть, какой враг веры его только разбил, этот сад Пери…
— Сад Паирика, — тонко усмехнулся в ответ Садун.
И, с облегчением вздохнув, снова взялся за письмо. И добавил для недовольно сопящего ашшарита:
— Это очень старый сад, о Рашид. О нем упоминают еще со времен Хосроев. И ты можешь не тревожиться о наших тайнах.
— Почему? — искренне изумился посыльный.
Садун лишь дернул плечом, снова погружаясь в чтение.
— А может, припугнуть их? — не унимался Рашид.
— Не думаю, что мы их найдем, — хмурясь, ответил лекарь, разворачивая другое письмо.
— Они ехали в Харат! Где же они могут сейчас быть, как не в городе?
Садун снова улыбнулся и вскинул на смуглого человека в куфии черные, как маслины, глаза:
— А это, мой друг, весьма сложный философский вопрос.
…Когда посыльный вышел под дождь, ругаясь и кляня хорасанский климат и отвратительную погоду, Садун посмотрел на приказчика:
— Слыхал, Фарух?
— Пери опять принялись за свое, — зевая и ежась от шума дождя, отозвался тот.
Лекарь покачал головой:
— Трое ашшаритов, да еще с прислугой, — что-то у них разыгрался голод… Да еще в Рамазза…
— А что? — презрительно скривился парс. — Вон, говорят, новый откупщик уехал в Шахын — с десятком айяров и в сопровождении катиба! И что? Пропали без вести! Ну, это так на базаре объявляли. Еще кричали — награда будет тому, кто объявит об их обстоятельствах или расскажет, где видел в последний раз!
— Даже тел не нашли? — усмехнулся сабеец.
— Пхе, — отфыркнулся Фарух.
— А зачем они в Шахын ехали?
— Налоги собирать и мельницу ставить!
— С запрудой?!
— Ну!
— Совсем ума решились, — недовольно пробормотал сабеец. — Ведь всем известно, что там за участок! Нет, лезут, как мухи на мед!
— Так наш начальник канцелярии этот участок каждые два года продает! Чужеземцам, конечно, местные-то про него уж давно наслышаны! Продаст, да еще взятку возьмет за завидное место, — а через пару месяцев земля — раз, и снова свободная!
Но Садун ибн Айяш неодобрительно покачал головой:
— Глупцы — и те, и другие. Да еще дождь этот… в такую пору… не нравится мне все это…
— А что пишут? — поинтересовался приказчик.
— Все просят земляков придержать оливковое масло, — фыркнул лекарь. — Хотят перед свадьбой поднять цены.
— Ммм… — понимающе откликнулся Фарух — и снова зевнул.
Наконец, Садун свернул последнее письмо. И взял в руки длинный деревянный футляр, в котором лежали бумаги. С силой крутанув один из украшающих концы шариков, лекарь вывинтил его. И вытряхнул из обнажившейся дырки крохотную записку.
Осторожно разгладив ее на тростнике циновки, Садун, прищурившись, прочел краткую фразу: «Свет праведности».
Харсама ибн Айян, отправившийся в Мешхед в паломничество к могиле Али ар-Рида, писал, что зайядиты земель Бану Курайш готовы признать аль-Мамуна эмиром верующих.
— Ну что ж… — пробормотал лекарь, поглаживая седую длинную бороду, — пора действовать и нам…
Сегодня утром он осматривал аль-Амина, — точнее, рассматривал его мочу в особом стеклянном сосуде. Садуну было крайне неприятно признавать, что согласно написанному в книге «Аль-Хавайнат», да и собственному опыту сабейца, халиф шел на поправку. Моча отливала снизу желтым — верный признак выздоровления. А ведь еще в Фейсале лекарь видел совершенно иное: густую, как масло, жидкость, с полосами налета по дну сосуда. Люди, чья моча выглядела так, должны были приступать к составлению завещания, и побыстрее.
