Манскап, – не даром же они зимовали на Ильмень-озере, – грохнул дружным хохотом. Вряд ли они поняли все слово в слово, но Волькша все так внятно втолковывал верзиле, что суть понял даже Эгиль, никогда не живший среди словен. Так что смысл последней Олькшиной глупости дошел до всех.
– Чего они ржут? – обозлился Олькша: – Inte garva![179]
Тяжелая оплеуха, которую он отвесил одному из гребцов, только взъярила всеобщий смех.
– Да ну вас, скоморохи безмозглые, – вскочил со своего места Ольгерд. Расталкивая гребцов он направился к дверям. Несколько голосов, в купе с Волькшиным, просили его остаться, но эти просьбы потонули в гоготе.
После его ухода настал черед подсчетам и пересчетам. Чтобы не распалять манскап лицезрением серебра, – мало ли у кого норов взыграет, – Хрольф решил прикинуть сколько кому причитается… на бобах.
Отсчитали восемьдесят семь бобов по числу сотен крон. Разложил на тридцать кучек. Получилось по два на долю и двадцать семь ничейных бобов. Тогда договорились, что в одном бобе десять ячменных зерен. Раскидали ячмень по кучкам и вышло, что на каждую долю приходится по двадцать девять десятков крон. Сжимая в горстях по два боба и по девять ячменных зерен, люди Хрольфа не верили своим глазам: каждый из них мог купить себе по кнорру, и у них еще останется серебро на разные разности.
– Днями, как продадим невольников и прочий скарб, каждый получит причитающееся серебро, – перекрикивая довольный гомон, вещал Хрольф: – Берегите свои бобы и ячмень как ключи от казны. Если кто не хочет брать все серебро сразу, то может менять бобы на кроны по мере надобности! А они до поры полежат у меня в сундуках!
Это предложение было встречено ехидным ропотом, самыми безобидными словами в котором было: «нашел полоумных». Однако горланили гребцы скорее из зубоскальства, чем по злобе.
– Ну, все, проваливайте, – шутливо погнал Хрольф свою русь из дома: – Мне еще с умными людьми поговорить надо…
– Хрольф, – дернул Волькша шеппаря за рукав, когда манскап выкатился из дома на улицу.
– Что тебе, Варг? – с благодушной улыбкой спросил свей. Никогда еще в своей жизни он не чувствовал себя таким благородным и могущественным.
– Хрольф, отдай мне долю сегодня. Сейчас, – без обиняков, хотя в полголоса потребовал Волкан.
Шеппарь даже не сразу смог сосчитать, сколько серебра у него требует Каменный Кулак. Но не тяжесть расставания с белым металлом придавила душу сына бондэ к земле. Неизвестно через какие дыры туда прокралась уверенность в том, что, получив свою долю, Кнутнев уедет с Бирки или, самое меньшее, покинет его манскап, променяв Гром на драккары Ларса или, может статься, самого конунга.
И все же Хрольф совладал с собой и вида не подал.
– Что за спешка, Варглоб? – спросил он.
– Я больше не могу жить в твоем доме, – ответил Волькша.
При этих словах сердце шеппаря точно покрылось тонкой ледяной коростой и больно заворочалось в груди. Ведь он так и знал! Так и знал!
– Я хочу построить или купить себе дом, – сознался Волкан.
– Где? – дрогнувшим голосом осведомился Хрольф.
– Ну, где-где? Здесь, на Бирке, раз уж я теперь твоя русь.
Шеппарь сел на скамью и запустил пальцы в бороду. Еще никогда прежде он так не радовался собственной ошибке.
– Так что, Хрольф? – настоятельно вопрошал Волькша.
– Да у тебя будет самый лучший дом на все Бирке! – с воодушевлением пообещал шеппарь: – Нет! Врешь! У Каменного Кулака должен быть самый лучшей дом на всем Мэларене. Каменный! Большой, как у ярла!
– Я не хочу каменный, – оборвал его Волкан.
– Почему? – удивился сын бондэ.
– Не хочу и все. Камень на могилу кладут. А я здесь жить собираюсь. Покамест.
Хрольф хмыкнул. Такой присказки про каменные дома, он не знал, но в устах Каменного Кулака она ему понравилась, хотя в своих грёзах он возводил для себя отнюдь не деревянные срубы.
– Так ты дашь мне мою долю сейчас? – в который уже раз спросил Волькша: – А то я попросил Виксбергских плотников обождать пару дней, а уже три прошло.
Не говоря больше ни слова, походкой благородного ярла Хрольф удалился в хозяйский конец дома. Он вернулся оттуда с тяжелыми мешками. Улыбаясь, точно оно не уходит, а само плывет к нему в руки, шеппарь поменял Волькшины шесть бобов и двадцать семь зерен ячменя на увесистую толику чистейшего серебра.
И в тот же день Волкан начал обзаводится собственным домом на Бирке.
Дом-гриб и печка на ножке
На дюжину дней Бирка превратилась в большое торжище. На ней и раньше постоянно шла торговля: шёрёверны меняли добычу на еду, одежду, оружие и новые корабли. Однако такого множества торговцев за раз на ней не бывало никогда. Можно было подумать, что двор свейского конунга переправился на каменистый островок посередине Мэларена и обустраивается на долгий постой. Таких дорогих тканей, добротной брони и оружия, изысканных пряностей и другой роскоши еще никогда не привозили сюда. В прежние времена, буде шёрёверн хотел потешить себя диковинами, он отправлялся в Сигтуну,[180] Роскилле или Хедебю.[181] Теперь же запах большой добычи привлек сюда расторопных торговцев со всего Свейланда.
С прибытком оказался тот, кто привез на Бирку ратную одежду и оружие. Ошалев от богатства, манскап Хрольфа скупал все, что блестело, звенело и переливалось смертоносными гранями. Теперь это были не просто гребцы, одетые в меховые безрукавки поверх полотняных рубах. Мохнатые шапки, в которые кое-кто из руси подкладывал железные пластины, сменились остроконечными шеломами. Кольчуги мелкого плетения были подпоясаны железными поясами, на которых висели длинные мечи в костяных ножнах. Простые дубовые щиты сменились узорными, обитыми кожей и множеством железных блях.
Особенно усердствовал Олькша. Если бы не Уле, который везде таскался со своим венедским наперсником, Рыжий Лют переплатил бы за свои наряды втридорога и остался бы без всей своей доли серебра в первые же дни после того, как она к нему попала. Но гёт объяснил Хорсовичу, что в доме Хрольфа гребцов кормят отнюдь не за просто так. А если кому нечем платить, Фриггита складывает в особый горшок камешки на память, дабы потом при следующем дележе добычи удержать с должника.
Олькша подивился такому обычаю, но мотовать перестал. И так уже возле его полатей на манскаповой половине Хрольфова дома высилась гора разных дорогих покупок. Напоследок Бьёрн купил неподъемный сундук, куда и сложил все свои пожитки.
– Эх, – досадовал он: – Видел бы меня Хорс! Вот бы порадовался старый пень.
– Vad säger du?[182] – спрашивал Ульрих.
