Именно на народном вече должен был решиться вопрос — пойдёт ли новугородский народ за Ярославом на Ригу?
И вот собрались жители Новугорода на городское вече. Туда, на Торговую сторону к Никольскому собору, пришла и чернь, и ремесленники, и богатые купцы да бояре и архиепископ церковный Арсений. Ярослав явился на вече в сопровождении двух своих сыновей.
— Учит птенцов своих летать, — тут же зашептались в толпе.
На вечевом помосте находились выдвиженцы новугородские: глава ополчения — тысяцкий Кузьма Кулик, несколько видных бояр, избранных для того, чтобы говорить с князем и народом. Все они степенно обнажили головы, перекрестились в сторону Софийского собора, чьи купола возвышались на противоположном берегу Волхова, и отвесили князю земной поклон. Первым заговорил архиепископ Арсений, обратившись к Ярославу:
— Ты, князь, защита и опора великого Новугорода! Призвало тебя на княжение вече града вольного — ибо слава имени твоего витает над землями русскими! Принимая же княжение, дал ты обещание, что не будешь вмешиваться в дела торговые и житейские; клялся ты, что сохранишь свободы народные и не будешь утеснять земли здешние!… Но вот пришел ты к нам с ополчением, с ратниками, с ног до глав вооруженных оружием и страшных для народа вольного! Зовёшь ты нас выступить войною на соседей наших, на тех, с кем ведёт Новугород торговлю ладную да мирную.
По примолкшей толпе побежал гул после последних слов архиепископа — люди соглашались с Арсением и роптали на князя. Ярослав поднял руку, и народ вновь притих.
— Что же вы, народ вольный новугородский, — заговорил он громко, — позабыли о своих прошлым несчастиях? Позабыли вы о том, как собаки латинские три года назад ворвались в землю новгородскую? Позабыли вы, как они жгли и грабили ваши житницы?.. Призвали вы тогда меня, моля о помощи! Горе тогда сделало вас послушными! Псковичи передо мною на колени падали, моля избавить их от меча латинского! А как прогнал я их с земли вольной вашей, как зажили вы преспокойно, так загордились и позабыли о благодарности!
Вече заволновалось в ответ на слова Ярослава.
— Когда же, — продолжал князь, — ходил я в земли Карельские, Новугороду принадлежащие, то смирил я тамошних жителей с вашим владычеством. Не смеют они вам с тех пор противиться и усердно отдают вам дань! Но и это вы позабыли и сейчас не вспомнили!
— Нет! Помним! Помним, княже! — зашумело вече, преисполняясь внезапною любовью к сильному и властному Ярославу, возвышающемуся над ними.
Бояре, недовольные таким поворотом дела, меж собою начали переглядываться. Взяв слово, бояре обратились к народу с такими словами:
— Что было — то было, братья и други! Латиняне жгли наши земли, грабили наши житницы, но что было — быльем поросло! Разве мы сами не ходили на земли соседние и не полонили их, не забирали добро ихнее? Зачем же сейчас — во время мирное, — отнимать отцов и сыновей от семей их? Скольких ремесленников мы лишимся, пастухов, пахарей! А ведь труд их высоко ценится! А ежели сложат они головы на чужбине? Нет, не супротив Ярослава выступаем мы! Коли вторгнуться латиняне в земли наши, так тотчас народ поднимется! Тотчас они под знамя твои, пресветлый князь, встанут и на ворога пойдут без страха! А сейчас у тебя, Ярослав, дружина боле, чем видная — к чему тебя наши, новугородские ратники?
Настроение народа переменилось: дружными криками люди стали соглашаться с боярами.
— Так скажем же князю Ярославу! — кричали бояре, видя, что побеждают. — Скажем — нет! Не пойдём войною на Ригу! Пусть князь Ярослав Всеволодович идёт своею дорогой и не тяготит своей ратью наши свободы! Пусть переславская дружина уходит из Новугорода!
Вече взорвалось криками, народ навалился на помост, исступленно крича и размахивая кулаками в сторону Ярослава:
— Уходи! Уводи дружину! Не желаем кормить твоих ратников, пусть уходят! Пусть уходят!
Ярослав, сжав губы, оглядывал площадь, сплошь заполненную людьми; он был в ярости, но уже ничего не мог изменить. Проклятый Новугород! В Переяславле никто бы не осмелился противоречить ему, там любое его слово было законом. Эти новугородцы чванливы и глупы — они богаты торговлей, но без сильного князя и дружины погибнут.
«Ничего, — подумал князь, пылая гневом, — они за оскорбление расплатятся!»
— Что ж, — молвил Ярослав с ледяным спокойствием, обращаясь к вече, — будь по-вашему!
Отвернувшись от толпы, он сошел с помоста и в окружении вооруженных воинов с сыновьями покинул городское собрание.
По обратному пути в Городище Фёдор, сообразивший, что их княжеская честь была оскорблена, осмелился спросить отца, собирается ли тот приказать дружине проучить своевольный город. Ярослав промолчал в ответ: зол он был да и между тем хотел, чтобы сыновья своей головой учились до сути доходить, а не отца за рукав дёргать.
Александр дорогою молчал. Вспоминал он, как подивился, увидев сей город: его широкие мощеные улицы, высокие терема с просторными дворами, волховский мост, богатые базары, неприступную крепостную стену с высокими вежами… Вспоминал он также разочарование свое, когда понял, что в Новугороде не чтят князей так, как в любом другом княжестве: здесь, на берегах Волхова, не князь был хозяином и господином, а свободолюбивое народное вече — избиравшее и архиепископа и городского посадника и тысяцкого. Сие собрание почиталось голосом Божьим и мудростью его — святой Софией, ратующим за правду и свободу для новугородского народа; потому и говорили люди о законах, принятых на вече: «Вы от князей законы принимаете, а мы — от Бога!» Князей-самовластцев же новугородцы ненавидели и по возможности сами вели свои войны, только в самую трудную годину призывая на свое усмотрение того князя, чья доблесть была известна, а дружина — многочисленна, превосходно вооружена и с победой на поле брани встречалась. Но, даже призвав князя, новугородцы требовали с него не вмешиваться в торговые дела города, не перечить решению вече и не пускали князя в детинец жить, отстроив для этого в стороне от Новугорода крепость — Рюриково Городище.
Дружина отца Александра была на Руси чуть не самой лучшей, весьма умелой и многочисленной — потому как дорожил князь Ярослав своими воинами, щедр с ними был и брал на службу хоть христианина, хоть бусурманина, хоть язычника — если видел, что тот мудрость ратную ведает. Окружив себя лихими воями, Ярослав — что ни год — ходил успешною войною то на латинян, то на половцев и других степняков, то на язычников северных, то на князей русских — чтоб отнять у них богатства, да под пяту свою подмять. Так и заслужил он славу князя-победителя — князя воинственного, жестоковыйного. И Новугород, ища себе защиты от врагов, всё чаще и чаще звал на княжение Ярослава с его дружиною, а не других князей. Только вот не ладилось у Ярослава с Новугородом: и нуждались они в нём и боялись его. Оттого без особой нужды Ярославовым затеям новугородцы потворствовать не желали, а ведь поход на Ригу был чистой прихотью Ярослава, жаждущего пополнить свою житницу! Показал Новугород свой упрямый нрав! Вот тут Александру и спрашивать Ярослава ни о чем не надо было — он как чувствовал его душу и знал: отец еще отомстит, еще припомнит этому городу его своеволие…
На следующий день Ярослав приказал дружине выступать в поход на Ригу, и сам стал готовиться к отъезду. Вместо себя князь решил оставить в Новугороде малолетних сыновей, дав им охрану. Несмотря на мольбы Фёдора и Александра, просивших отца взять их в поход, Ярослав остался непреклонен.
— Малы еще на войну ходить! — сказал он. — Сидите на столе новугородском да ума набирайтесь.
С этими словами он и уехал.
Александр натянул тетиву, старательно прицеливаясь, и спустил стрелу. Она впилась в сердцевину круга, нарисованного на широкой, крепленной к дереву, доске. Княжич поправил шапку, сдвинувшуюся ему на глаза, и, довольный собой, снова натянул тетиву. Стрела вновь поразила цель.
За княжичем наблюдал Федор Данилыч, сидевший на колуне, и выстругивающий ножом из куска дерева фигуру утки. Поздняя осень была дождлива и морозна; поглядывая на небо, затянутое тяжелыми черными тучами, кормилец напевал неторопливо:
