На речных берегах,
На речных берегах,
Шумит камыш от ветра!
На речных берегах,
На речных берегах,
Все мы холосты да молоды,
Но вот было да нету!..
— Довольно песни распевать! — крикнул Мусуд, сбегая по ступеням вниз. Он весь взмок, а собачий треух сбился на затылок. Остановившись подле вскочившего на ноги Федора Данилыча, он быстро заговорил: — Беда! Беда приключилась! Надобно княжичей увести в терем, да пуще охранять. Олекса! Айда в терем!
Александр вопросительно посмотрел на гридника, опустив лук.
— Бегом! Бегом! — прикрикнул на него татарин и княжич ему повиновался.
Оказавшись в теплых хоромах, Мусуд оставил Александра и Федора под надзором кормильца, а сам снова убежал. Вернувшись, он отёр пот со лба, и присел на лавку.
— Что за беда, Мусуд? — спросил Федор Данилыч.
— Ой, беда так беда! — ответил ему тот. Покидая Новугород, Ярослав повелел Мусуду остаться главным над княжеской охраной да пуще надзирать за княжатами. Мусуд, хоть и огорчился, что не получится ему пограбить латинян, но доверие князя обмануть не мог. — Проклятый вольный град, вечно покоя не знают! Поднялась чернь в Новугороде! Бушует! Дома грабят, в церкви врываются и бесчинствуют, тысяцкого поколотили да всё его добро растащили, кого-то повесили… Велел я ратникам настороже быть, да с башни глядеть шибко на город и дорогу, потому как скоро и сюда, верно, прибудут!…
Александр соскочил с лавки:
— Зачем?
— А как же? — Мусуд с шумом высморкался. — Сколько дожди льют, неба синего не видно! Хлеба почти все сгнили, сено сгнило, озимые пропали! А ежели так — то голод страшный придёт в Новугород! Чернь сбилась на вече сегодня — голосила, что вскорости мор начнётся. Князь Ярослав, говорили они, должен вернуться в город и силой военной принудить бояр да купцов отменить налоги и поборы да снизить цены на жито, дабы уберечь город от голодной смерти. Они уже отослали к нему гонца три седьмицы назад. Но не того они боятся, что Ярослав не вернется из военного похода, а того, что князь, узнав о беде такой, вздумает отомстить Новугороду за недавнюю обиду. Князь Ярослав держит пути торговые, по которым в Новугород жито везут, скажет одно слово — перекроют его дружинники пути да волоки, и не подвезут купцы сюда к зиме хлеба! Сломает Ярослав гордый вольный град!… Вот новугородцы, поганые собаки, порешили: взять вас, княжичей в залог, чтоб Ярослав не вздумал уморить Новугород голодом! При вече был мой соглядатай, так как он услышал ихние речи да узнал, чего вече надумало — бросился в городище с вестью.
— Вам нас не уберечь, если чернь ворвется в городище, — рассудительно сказал Александр. — Ратников у нас маловато, перебьют, как пить дать.
Мусуд, дивясь его спокойствию, ответил:
— Это верно, Олекса. Если увидим, что нельзя отбиться, будем спасаться бегством. Нам не храбрость надо сейчас показывать, а вас спасти от мятежников! Отвезём вас в Переславль к матушке, там вы будете в безопасности.
Прибежал один из ратников, и сообщил, что по дороге из Новугорода в Городище идёт большая толпа чернецов, вооруженных топорами и рогатинами, а впереди скачут на конях люди, размахивающие мечами.
— Слуги боярские! — догадался Мусуд и с ненавистью сплюнул. — За вами, княжата, идут. Что ж, скорей коней и прочь отсюда!
Заточник поднял крик, не желая оставлять в городище свои драгоценные книги и свитки. Он просил позволить ему остаться здесь и ждать судьбы, говоря, что стар и дряхл, и дорога верхом на коне все равно его уморит. Мусуд силой заставил его залезть на коня и сунул поводья в его руки.
— Неужто чернь, ворвавшись сюда и не найдя княжат, по голове тебя, старый, погладит? — прикрикнул он на Данилу.
Мусуд проверил, тепло ли одет Александр, не продует ли его от быстрой езды, затем легко забросил мальчика на своего коня. Кормилец тоже уже усадил Федора в седло, затем запрыгнул следом, так, чтобы княжич был прикрыт его спиной. Мусуд последовал примеру Федора Данилыча и, оказавшись в седле, крепко обхватил Александра рукой, словно опасался, что тот выпадет из седла.
— Уходим!
Княжичи и их охранники поспешно покинули Рюриково городище. Они уходили лесом, чтобы новугородцы не смогли выловить беглецов на дорогах. Скакали быстро, и, только удалившись на несколько вёрст, сбавили ход, чтобы дать коням перевести дух. Их маленький отряд поднялся вершину холма и оттуда им открылся вид на Волхов и Новугород, расположившийся по обе стороны реки. Вдали, окруженное лесной чащобой, спало под туманной дымкой Ильмень-озеро.
Татарин не удержался от ехидных слов:
— Глупый и горячий народ эти новугородцы! Но без батюшки твоего, князя Ярослава, им не прожить! Пожалеют они, что показали вам дорогу, крепкая рука им нужна, чтобы дурь-то из них выбивала!
Александр ответил ему неожиданными словами:
— Выбью я из них эту дурь!
И княжич бросил последний взгляд на детинец Новугорода, на купола собора Святой Софии, затем посмотрел на видневшуюся в стороне крепость, окруженную рвом и валом, защищенную частоколом — Рюриково городище, откуда им пришлось сбежать. Глаза Александра заблестели, губы побелели — он был в ярости.
Отряд беглецов продолжил путь.
В прошлое ушли холодные дожди, превращавшие дни в сумерки, а землю — в мягкую черную кашу, и пришли на земли русские первые морозы. Земля отвердела, покрывшись ледяной коркой. Ветер, дыша холодом, носился по земле, срывая с дерев последние листья и трепля облезший кустарник. Приближалась суровая зима.
Много дней ехали Фёдор и Александр, понуждённые бежать из вольного Новугорода, поднявшего мятеж. Вёл отряд Мусуд, хорошо знавший эти края. Путь их пролегал в стороне от многолюдных торговых путей, по которым ходили купеческие караваны. Опасно было появляться там малочисленному отряду во главе с княжатами, потому как в местах тех любили затаиваться разбойники, да и сами купцы часто не брезговали беззакониями. Проще на борзых конях, не выписывая кругалей по торговой дороге, прямо проехать через чащобы и поля по малоприметным тропам, вдоль речушек, не имеющих названий, не навлекая на головы бед.
Больше всех в этом пути страдал Данила — он был стар и немощен для верховой езды. Старик всё вспоминал о своих сокровищах, в спешке брошенных в Рюриковом городище и беспрестанно вздыхал, убеждая Мусуда и Федора Данилыча, что теперь ему и жизнь не мила.
— Горемычный я, бедовый! — рассуждал он. — Аки трава, растущая под стеною, на которую и солнце не сияет и дождь её не поливает!…
— Ладно тебе, старый, — отвечал на это Мусуд, желая развеять угрюмость в отряде. — Довольно убиваться. Князь наш Ярослав еще проучит этих новугородцев, да и вернёмся мы тогда туда с честию. Ну а в милости своей князь даст тебе множество других книг да свитков, раз они так любы тебе!…
— Ярославова милость — оплот твёрдый, — соглашался Заточник в ответ. — Что чернец, не озарённый милостью княжеской? Богатого человека везде знают — даже в чужом городе, а убогий и в своём городе ходит всеми ненавидимый. Богатый заговорит — все замолчат да вознесут его речь до облаков, а бедный заговорит — все на него закричат, потому что чьи одежды богаты, того и речь чтима. Никто не может соль пригоршнями есть, ни в горе быть разумным, так и я бы сравнялся с пылью дорожною, ежели б князь Ярослав не приголубил под своим крылом!
— И в правду много мудрёных слов знаешь! — посмеивался Федор Данилыч. — Что же ты всё о бедах да горестях? Взять надо было бабу богатую, да и построить дом-хозяйство как принято!
— Зло одно от баб, — сплюнул Заточник. — Что есть баба? Баба — торговка плутовая, людская смута, кощунница бесовая, ослепление уму, заводила всякой злобе! Уж лучше бурого вола в дом ввести, чем жену взять! Ведь вол не говорит, зла не замышляет, а баба, когда её бьешь — бесится, а когда кроток с ней — заносится; в богатстве гордячкой становится, а в бедности других злословит. Червь дерево точит, а баба мужа истощает. Лучше в дырявой ладье плыть, нежели бабе тайну поверять! Железо можно переплавить, а бабу научить нельзя! Баба хуже волка и змеи, и нет на земле ничего лютее женской злобы, из-за жены и Адам был изгнан из Рая!
