— Порция больше обычной, — сказала она, глядя на старуху Масе, — ты точно хочешь отдать мне эти пятьдесят граммов?
Масе молча покачала головой. Майту глядела на неё с возрастающей подозрительностью.
— Может, ты хочешь какую-то услугу взамен? Или мне нужно тебе заплатить? Да говори же! — она закусила губу и сжала руки в кулаки. — Ты же точно чего-нибудь от меня потребуешь сейчас, я тебя знаю!
Толстые губы Масе отлепились друг от друга и снова шлёпнулись, соединяясь.
— Нет, — глухо сказала она, — иди, не задерживай очередь.
Позади Майту исходили от гнева пеной несколько писцов, девушка-уборщица и пожилой охранник. Она состроила им всем милую, слегка виноватую рожицу, поклонилась ниже принятого и поторопилась убраться, пока один из писцов не запустил в неё хлипкой табуреткой, которую он уже оторвал от пола. Она забежала за угол, прильнула к стене и схватилась за сердце. Миска с вонючей похлёбкой дрожала в её руке.
Майту всегда ела в зале, который охраняла: она не желала оставлять его без присмотра даже ненадолго, помня, как однажды Кайла вышла за похлёбкой, осталась в столовой, а, вернувшись, обнаружила в помещении разгром. Несколько весьма ценных документов были утеряны. За такое полагалась смертная казнь, ведь Кайла, подписывая трудовой договор, знала, что обязана защищать государственные бумаги ценой собственной жизни. И её действительно казнили: расстреляли, как только взошло солнце на третьи сутки после её ареста, а вор так и не вернул украденного. Майту не уставала напоминать себе об этом случае, ведь в то время, когда Кайла работала сторожихой, она была второй охранницей этого же зала. Её не наказали только потому, что в тот день её смена ещё не наступила.
Майту затворила за собой дверь и уселась на пропахший плесенью пол. Здесь уже сутки никого не было, как будто бы Правительству вдруг расхотелось переписывать старые свитки и сохранять историю государства. Майту не слишком интересовала политика, она хотела жить спокойно и ни во что не ввязываться. Но следовать своему плану не всегда удавалось.
Она опустила кусок хлеба, украденный на кухне, в миску и тяжело вздохнула. Желудок бурчал отчаянно, его глухие стоны разносились по всему гулкому пространству зала, хотя она уже съела всё, что дала ей бабушка. И тем не менее, хотя его вопли действительно были громкими, Майту всё же услышала тихий отзвук, похожий на шелест, за своей спиной. Это были шаги. Приближающиеся к ней мягкие, кошачьи шаги.
Она обернулась, инстинктивно хватаясь рукой за перевязь. Но та была совершенно пуста: ни свистка, с помощью которого она могла бы известить об опасности, ни короткого кинжала, ничего… Она увидела торжествующий блеск в тёмной глубине глаз склонившегося над нею человека — тот сжимал в руках её кинжал.
— Не это ли потеряла? — мягко спросил он, и лезвие осторожно коснулось её шеи.
Слёзы покатились по её щекам. Она вздрогнула на своём месте и ахнула, набирая в грудь воздуха.
— Помо…
А затем на неё навалилась темнота.
* * *
— Где Майту? — испуганно поинтересовался Касиад, пробираясь внутрь зала. Его глаза настороженно ползали по оплетённым паутиной стенам. — Неужели ты её?..
— И не думал, — Дэраэль спокойно махнул рукой влево, в наиболее густое скопление мрака, — она там, присмотрись внимательнее.
— Ты её отключил?
— Усыпил. Скажем так, нынешняя раздатчица работает на меня. На того меня, что носит фальшивое имя, — коротко пояснил Дэраэль. — Итак, что ты успел обнаружить? Касиад? Касиад!
Касиад осторожно подкрался к лежащей на боку Майту. Со стороны она напоминала просто тюк грязного белья, сваленный кем-то из неаккуратных писцов, проведших всю ночь за работой, и даже с близкого расстояния в ней трудно было угадать человека. Она практически не шевелилась: единственными её движениями были равномерное поднятие и опускание грудной клетки. Касиад осторожно дотронулся рукой до её бока и тут же отшатнулся.
— Она не встанет, — проинформировал его Дэраэль, наблюдающий за этими телодвижениями искоса, — в течение этого дня — уж точно.
Касиад тревожно поглядел на него.
— Ты показывал ей своё лицо?
— Да. Но она его не вспомнит: снотворное было уж слишком сильным; все недавние воспоминания вылетят вон из её пустой головки. Но к делу, Касиад, время работает против нас. Что тебе удалось раздобыть?
Лицо Касиада тут же преисполнилось гордости. Он отвернулся от лежащей на полу Майту, мгновенно забывая об её существовании, и извлёк из-под просторного плаща несколько свёрнутых пополам свитков. Свитки были жёлтыми от старости и очень хрупкими, поэтому Касиад, чтобы не повредить их, опутал их тонкой плёнкой, которая несколько смягчала травматизацию от трения о живое человеческое тело. В течение нескольких мгновений Касиад разобрал свитки по одному и расстелил их перед Дэраэлем снова. Тот подступил ближе; мерцающая в его руке свеча отбрасывала пляшущие оранжевые отсветы на тянущиеся по бумаге иероглифы. Это и был таинственный, притягательный и недоступный язык древних, которому обучали только наиболее способных детей в специализированных школах. Попасть в такие школы было невероятно трудно, но подготовка в них вызывала зависть. Выпускники Древней языковой школы могли отправляться на средние правительственные должности безо всяких рекомендаций; из них вырастали хозяева жизни. Касиад представлял исключение, исчисляющееся всего несколькими десятками энтузиастов, которых правительственная рутина не интересовала. Касиада куда больше устраивал контакт с древностью, а не с настоящим, которое он всегда клеймил как подлое отступление от изначального свода Секторианских правил. Этот свод давно уже был забыт и упразднён, но Дэраэль знал о нём от своего товарища и тоже считал, что он был намного справедливее.
Почему же, когда всё пошло не так, когда мир стал… таким?
— Что это? — отвлекаясь от своих невесёлых мыслей, спросил Дэраэль.
Касиад самодовольно суетился вдоль своих свитков. Один из них изображал уже знакомого Дэраэлю мужчину в костюме, напоминающем костюм того незнакомца, которого схватила стража; другие два были испещрены непонятными иероглифическими значками.
— Это довольно интересная информация, — сообщил Касиад, — пока мне не удалось раздобыть больше, но и это… захватывает дух. Слушай, что здесь сообщается…
Глава 5. Истинная история
Есть предание, сокрытое в веках,
Гласящее о том, что нам забыть нельзя.
Оно нам дарит знание, забытое в словах,
Оно нам говорит, как создалась земля.
Поверить трудно, что так раньше быть могло,
Поверить трудно, что мы жили вместе в счастье,
Но пробил горький час — и вмиг разделено
Все оказалось, что было в согласье.
Причина — власть, и зависть, что крадётся рядом,
Правительство изгрызено ей — рухнуло без шума.
Жадность уж давно точила консулов горящим взглядом,
И зародилась в головах их злобна дума.
Прекрасный светлый мир, сиявший без забот,
Два консула и люди их повергли в бездну,
Боролись долго, победил же тот,
Кто был в кругах людей известен.
Но равны были слава их и сила,
Две части света были им подвластны.
Забрал каждый себе по половине мира,
И так убил навеки он согласье.
И первый консул свет сокрыл во мраке,
Забылись прошлое и люди за стеною,
Историю свою он написал, как будто бы в жестокой драке
Укрыл народ дрожащий за собою.
А те из прежних, что остались за стеною,
Решили жить на солнце, ослепившись блеском,
И им солгали: облекли их ложной славой боевою,
Когда они ведь тоже провалились с треском.
Природа стала домом их и лоном,
И жили они, правды всей не зная,
Они пленились музыкальным злата звоном,
Распространить свои товары вдаль мечтая.
Но их пугали темнота стены и ложь далёких предков,
Ложь затуманила рассудки их вуалью,
Ход консула умён, хитёр и меток:
Боятся люди встретиться с соседской сталью.
Они боятся злобных адских гончих,
Что обитают там, среди тумана,
И даже самый храбрый среди кормчих
Не согласится плыть сквозь море из обмана.
В руках их меч — досадная игрушка,
Они не знают, для чего кровь льют другие,
И всё-таки соседей всех держат на мушке,
Выстреливая метко золотыми.
С другой же стороны непросто мир устроен,
Быть может, что чрезмерно —
Не стоит отрицать — такого он покроя,
Но там покорность развита отменно.
Стучит, гремит железо, сталь звенит сердито,
И льётся кровь потоком, орошая землю.
Была одна история, но ныне та забыта,
И те, кто знают, правды нам не разглашают.
Лишь только те преемники, что занимают кресло,
Читали свитки эти, власть в руки хватая.
Они всё знают, им история известна, —
Они боятся правды, но не забывают.
Быть может, что хотят они воссоединиться,
Забыть раздор и снова вместе встать,
Но для того придётся долго всем трудиться,
А легче было бы землю отвоевать…
