— А люди? — спросил вдруг Николай, — разве людоеды, не есть мутанты.
— Не обязательно. Это продукт глубокой деградации социума. Определенные личности, или даже слои населения, в обычное время склонные к девиантному поведению и сколачиванию маргинальных группировок, в той обстановке, какая сложилась на земле, являют собой именно такие явления, как людоедские общины. В прошлом, это, как правило, малообразованные люди, слабо приспособленные к жизни в связанном рамками законов и определенных экономических условий обществе. В прошлой эпохе из них получались маньяки, насильники, убийцы, наркоманы, и прочее. Не все из них способны стать людоедами. И не все из них стали. Но, как правило, именно из таких и получилось то, что получилось. Глобальная катастрофа возвела их на качественно новый уровень жизнедеятельности. Организовало, заставив создавать свой мир подчиняющийся их законам. И кстати, само общество во многом виновато в том, что после краха этого общества, на высшую ступень поднимаются именно такие массы. Ведь сколько людей в свое время были выброшены на обочину жизни экономическим беспределом, отсутствием или крахом системы социальной защищенности. Разложившейся шкалой моральных ценностей. Сколько беспризорников и бомжей оказались никому не нужными в свое время. И теперь они оказались более приспособленными. Ведь еще до всеобщего краха они жили в подвалах. В руинах. На свалках. Питались, чем попало. Боролись за жизнь и ненавидели всех, кто жил лучше. Но и мы их слепо ненавидим, даже не понимая, что мы, как часть того общества, повинны в случившемся. А они все больше подчиняют себе окружающий мир.
— Но ведь мы победили людоедов в Висляево, — возразил Эмиль.
— Мы победили определенную банду в определенном месте. Мы победили благодаря обилию оружия и людей с военной подготовкой в нашем городе. Но двадцать лет назад, здесь обитало девять с лишним тысяч человек. Сейчас семьсот пять. А свирепые банды и людоедские племена встречаются все чаще. Так кто проигрывает эту гонку за выживание?
— Опять вы читаете пораженческие прокламации, — недовольно фыркнул Гусляков.
— Я объясняю суть вещей. Вся проблема человечества в том, что никто не хочет понимать природы и причин происходящего. Раньше от проблем просто отмахивались. Сейчас отстреливаются.
— Так что же, вы предлагаете заключить всех этих отморозков в крепкие объятия человеколюбия? — капитан усмехнулся.
— Нет. Это, увы, невозможно. Но если каким-то фантастическим способом, человечеству удастся возродиться из пепла и воссоздать цивилизованное общество, то оно должно помнить об ошибках прошлого, дабы не пережить это прошлое вновь. Хотя, лично я все меньше верю в возрождение. Нам был уже дарован шанс жить на этой планете. Мы этот шанс проворонили самым диким способом. А второго шанса природа, как правило, не дает. Эволюция идет вперед несмотря ни на что. А мы отброшены назад. Назад и в сторону. Едва ли догоним.
— При всем моем уважении, Михаил Вениаминович, — строго сказал Гусляков. — Я никак не могу согласиться с вами. Вон, сидит девиантный маргинал с низким уровнем образования, — капитан кивнул на Сквернослова.
— Спасибо, блин, — огрызнулся тот в ответ, но как-то без злобы и без тени обиды.
— Ну так он не бандит какой. Не людоед. — Продолжал капитан.
— Во-первых, он уже достаточно образован. Он с Николаем, одни из самых способных учеников у меня были. Хотя у Вячеслава всегда хромало поведение, и дисциплина была никакой. Во-вторых. Я ведь не навешиваю ярлыков. Я говорю о предпосылках.
— Так он мог стать людоедом?
— Мог и я стать. Поймите, есть незримая грань, которую трудно уловить самому. Это на простом языке называется — куда лукавый поведет. Но если в социуме еще и четкие границы между определенными социальными группами, то при первой возможности любые противоречия выльются в кровавую непримиримость. В страшные искривления норм поведения. — Профессор тяжело вздохнул, глядя в наполненную горячим напитком крышку от термоса, которую сжимал ладонями. — Никто не знает, кем он может стать при определенных обстоятельствах. А если попадет в эти обстоятельства, то и не задумается над тем, кем он стал. Думаете, людоеды считают себя отморозками? Они просто жить хотят. Как и мы.
— Прекратите сейчас же! — капитан разозлился. — Ваши симпатии каждой живой твари и сочувствие любому кто хочет жить разлагают мозги!
— Эх, Василий Михайлович, не хочешь ты меня слышать. Ты не задумывался над тем, кем бы ты стал, нанеси они удар и по Надеждинску?
— Если бы бомба упала и сюда, я бы уже не думал.
— Не факт, Михалыч. Не факт. Ты мог выжить. Но во что ты превратился бы?
— Я никогда не стал бы мразью! — Гусляков стал кричать на старика, что никто себе не позволял. — При такой альтернативе лучше пустить себе пулю в висок! Я Русский офицер, черт вас возьми!
Профессор закивал головой. Его руки, сжимающие крышку от термоса, задрожали.
— А вот мой младший… Тоже офицер… Сошел с ума и умер от того, что увидел… А старший, с детьми… Я надеюсь, что они сразу сгорели тогда, в Калуге… Сразу сгорели, чем… Чем… — он выронил чай и закрыв лицо ладонями заплакал.
Всем стало не по себе. Профессора еще никто не видел таким. Хотя все знали, что бывший лектор Калужского государственного педагогического университета имени К.Э.Циолковского потерял всех родных в результате нанесенного по Калуге удара. А сам он выжил благодаря тому, что приехал в Надеждинск погостить к младшему сыну. Тот самый пилот, первым вернувшийся в тот далекий жаркий день, разбившийся при посадке и скончавшийся по дороге в госпиталь, и был его младшим сыном.
— Михаил Вениаминович, — Гусляков подошел к старику. — Успокойтесь, прошу вас. Вы уж извините, что я голос повысил. Это я дурканул что-то. Я сейчас патруль вызову, вас домой проводят.
— Капитан! — крикнул Эмиль.
Дозорные резко уставились на Казанова. Тот пристально смотрел в щель, приподняв стекло. Буря ослабла и в помещение, уже не с такой яростью врывался ветер. Хотя лучину он все-таки задул.
— Что там? — Гусляков сразу понял, что к чему и прильнул к смотровой щели рядом со своим товарищем.
— Свет. Видишь, там, среди деревьев за рекой? Движется. Две точки света. Видишь?
— Фонарики?
— Движутся совершенно синхронно. И очень ярко светят. Сдается мне, что это фары одной машины.
Василий Михайлович уставился на товарища.
— Не может быть такого. Да на сто километров ни у кого кроме нас ходовой техники не осталось.
— Да я не спорю. Но только это явно какая-то машина. Причем, фары ксеноновые, таких и у нас нет.
