кусалась, видимо, увидев в нём, как в той капле, переполнившей чашу воды, причину всех её бед.
Парень явно не ожидал такого бешенного отпора. Он, конечно, через минуту скинул с себя Филиппу, с силой отшвырнув её на пол, но всё его лицо уже было расцарапано до крови, а на предплечье остались, наливающиеся синевой, следы зубов. Наглец с опаской смотрел в сверкающие яростью стальные глаза толстяка и не решался больше протягивать к нему руки. Филиппа поднялась и пошатываясь плюхнулась на своё место. Остальные призванные умудрились отодвинуться от неё подальше, потеснившись.
— Бесноватый какой-то, — услышала Филиппа чей-то тихий крайне неодобрительный голос.
— До того, как за мной приехали, до нас молва добежала, что он из двойни. Там один нормальный парень родился, а второй — больной на голову. Понятно же, что родители больного отдали.
— Да… в нашей семье нас трое, братьев. На семейном совете решили меня отдать потому, что я каждую зиму сильно кашляю.
— А у нас четверо. Меня отдали из-за ноги. Сломал, неправильно срослась. Теперь хромаю немного.
— А мы с братьями жребий бросали. Мне не повезло.
Призванные стали делиться каждый своей историей и о Филиппе забыли. За разговором выехали за город.
Вдруг руки девушки что-то коснулось. Она подняла голову и с изумлением увидела тяжело дышащего брата. Он, спотыкаясь, бежал за телегой и совал ей в руки, пропихивая через брусья, увесистый узел с едой.
— Прости сестричка… — успешно пропихнув еду, он остановился, упираясь ладонями в колени, отходя от быстрого бега.
В таком невольном поклоне он и остался стоять на дороге, наблюдая за тающей в поздних сумерках повозкой, пока Филиппа видела его.
В синем небе стояла яркая полная луна. Она тускло освещала накатанную дорогу. Сопровождающие воины и не думали делать привал на ночь. Двое ехали сидя, спереди клети, а двое споро шли сзади. Один из сидящих воинов управлял повозкой, второй спал, прислонившись спиной к брусьям и забросив назад голову.
Парни переглянулись, достали свои узелки и начали есть.
Дорогие читатели, в истории в некотором смысле взяла за образец турецкую армию, до того, как янычарам разрешили создавать свои семьи и изменили срок службы. По свидетельствам историков, после того, как воинам позволили быть нормальными людьми, боеспособность армии значительно упала.
Тренировочный лагерь призванных напомнил Филлипе шумный цыганский табор, в котором она, по случаю, побывала лишь однажды, в детстве: шумно, много людей и лошадей, всюду большие тканевые палатки и, перебивая весь гомон, слышен звук наковальни где-то недалеко. Тогда, в родном городе была большая ярмарка и отец повёл всю семью посмотреть бесплатное представление. Филиппа, к своему огромному счастью, в тот день не болела и, поэтому, её тоже взяли.
Во время зажигательного выступления ярмарочных артистов шустрый мальчонка ловко стащил у тётки с запястья какой-то ценный браслет. По этой причине увлекательное представление семья так и не досмотрела, потому, что они всей толпой преследовали маленького воришку до самого табора. Филиппа тогда отстала и потерялась. Она так и не узнала, вернула ли тётка свой браслет, но хорошо запомнила, как с опаской бродила одна по табору. Потом её нашёл разгневанный отец и хорошенько отшлёпал, не отходя от места их счастливой встречи. Поскольку Филиппа была младшенькой, очень болезненной, тихой и послушной — это был единственный раз, когда ей больно досталось от отца. В основном, всю жизнь её толк и щедро раздавал тумаки дорогой и любимый братец. Возможно поэтому, этот случай и табор так ярко запечатлелись в её детской памяти.
Впрочем, разница у цыганской стоянки и военного стана была, и существенная. Тренировочный военный лагерь призванных окружал высокий забор из заострённых кольев, плотно пригнанных друг к другу. А у входа, на воротах, дежурили крепкие суровые воины, явно постарше восемнадцатилетних призванных.
Сопровождающие воины медленно, под уздцы, завели лошадей с повозкой на территорию. Сторожевые у ворот внимательно пересчитали количество призванных в клети. Сравнили с записями: сколько парней в этом году их город должен отдать и сколько доставили сопровождающие, собрали у всех глиняные метки.
Наконец, открыли навесной замок и, посмеиваясь махнули рукой на продолговатое деревянное сооружение, вдалеке, у самой стены:
— Это отхожее место. Кому надо опорожниться — туда.
Бедные парни и Филиппа, которые терпели уже почти сутки, со стоном рванули в ту сторону. Девушка не отставала. Она, не раздумывая, поспешила за парнями, потому что живот уже скручивало от боли, и Филиппа в любой момент могла испачкать единственные штаны.
Отхожее место представляло из себя помещение с круглыми дырами в полу. Когда Филиппа добежала до него, над каждой дырой уже сидел и постанывал призванный и ещё парочка пританцовывала рядом со страдальческими выражениями на лицах, придерживая руками естественные выходы спереди и сзади.
Ждать девушка больше не могла, поэтому забежала с тыльной стороны сооружения и присела в узкой щели между забором из кольев и деревянной стеной.
Обратно, к повозке, все шли медленно. У многих, включая Филиппу, болели животы от того, что так долго терпели.
Сопровождающие повели всех вглубь лагеря, к палатке, установленной для призванных из их города.
— Эй! — кто-то, из приехавших раньше и уже освоившихся, окликнул новеньких. — Вы откуда?
Несколько парней охотно назвали город и тут же получили ответ:
— А-а-а! Так это ваши там, у ворот, пришли и просят вернуть своих идиотов?
Громкий хохот окружающих разлетелся по лагерю. Филиппа оскорбилась за своих и тут звонко крикнула:
— Если бы дурость была неизлечимой болезнью, ты бы уже сдох!
— Что ты там, толстяк, вякаешь?
— Я — толстяк? А у тебя такие огромные уши, что, когда поворачиваешься, ветер меняет направление!
Парни, стоящие рядом с ушастиком, засмеялись, загоготали, как стадо гусей.
— Ты! Курдюк с жиром… — яростно начал единственный не смеющийся, стоящий рядом с ушастым, видимо, его друг.
— Прикрой свой рот! Из него дерьмо вываливается, — Филиппа так много времени проводила с братом и языкастой тёткой, что знала ответ на любой случай.
В ответ на все попытки задеть их город и парней, с которыми шла, девушка ловко сыпала во все стороны выражения, которых набралась от, вечно ругающейся со всеми, тётки:
— А ты такой грязный, что, когда, вдруг, помоешься, половину веса сбросишь!
— Если бы мозги были бы золотом, ты был бы самым бедным в империи.
— Ты так и будешь гавкать, псина, или, может, кусаться начнёшь?
Последняя фраза стала решающей. Разъярённый парень кинулся в драку. Филиппа получила в нос и с размаху улеглась на спину, рассматривая синее небо. Она так
