попытались вытащить топор из дерева, но он настолько к нему «прирос», что их попытки были тщетны. Когда к дереву уверенной и гордой походкой подошел уже сам триумфатор, только тогда топор покинул вековую ольху.
— Ну что, Анаис, ничья, или еще хочешь бросить мне вызов? — снова ухмыльнулся Рогги, которого из-за спины восхваляли восторженные ребята.
Аня легко спрыгнула с дерева на ноги и немного покачнулась от внезапного приземления. На земле она вынуждена была смотреть на своего оппонента снизу-вверх — она была ниже его ростом где-то по грудь.
— Ничья! — она протянула ему руку вверх для рукопожатия, и Рогги ответил ей взаимностью, аккуратно сжимая ее маленькую кисть. — Дерево жалко.
— Вечереет, Анаис, — оглянулся вокруг он. — Как ты объяснишь предкам свое отсутствие в постели?
— А вот так, — с этими словами Аня помчалась к барскому дому и с разбегу пробежалась по бревенчатым стенам, цепляясь руками и ногами за различные выступы. Добравшись до самого высокого деревянного окна на третьем этаже, она открыла ставни и, опершись о подоконник руками, сделала кувырок прямиком в собственные покои. Послышался грохот, и из окна выглянула шальная Анаис, придерживавшая бедовую голову рукой. — Еще увидимся, Рогги!
Юноша же смотрел на это с приоткрытым от изумления ртом.
— А хороша барская девчонка! А? — ухмыльнулись ребята.
— Ага, — только и смог ответить Рогги.
* * *
Утро отзывалось сильным скрежетом металла, от которого сводило зубы, и чуть ли не шла из ушей кровь. Безоблачное небо на рассвете было уже ближе к его обычной дневной синеве, а яркое заревское солнце уже было далеко от линии горизонта. Время было такое, что на улице веяло неслабой утренней прохладой, но при этом все коровы уже были подоены, а козы выпасены.
Многие жители уже вышли на работу в поля, пасеки, да кузницу. Спокойное безветренное утро с ее прохладой было идеальным временем для решений насущных проблем и ежедневной рутины. Летний дневной зной и приставучая мошкара были неотъемлемыми врагами любого работника. Поэтому спозаранку в деревне Ольх уже было довольно шумно. Однако все же звук скрежета металла был до невозможности раздражающим и привлекал излишнее внимание.
Именно из-за него Анаис резко проснулась и, недолго поворочавшись в смятой за ночь постели, обматерила весь мир за изобретение металлических изделий и нехотя встала с кровати. Если бы ее покойная матушка слышала, как она выражалась, то померла бы еще раньше от ее отнюдь не подобающего благопристойным девам поведения. Анаис же было глубоко наплевать на то, что она говорит и как себя ведет; почувствовав нестерпимые утренние позывы мочевого пузыря, она чуть ли не бегом помчалась к ночному горшку и с превеликим удовольствием опорожнилась. Затем она приступила к банным процедурам, но вместо того, чтобы попросить служанок набрать ей воды для ванны, Анаис самостоятельно взяла с собой бадью. Перед выходом она надела онучи, поверх них обувшись в лапти, и льняную рубаху с красным краевым орнаментом; поверх она надела короткий сиреневый тулупчик с мехом, предвещая утреннюю прохладу. На голове у нее с ночи осталась растрепанная густая коса, которую Анаис решила оставить в неизменном виде, небрежно свесив ее на левое плечо. Взяв бадью, она тихонько вышла из барского дома.
Снаружи у точильного камня сидел Рогги и при помощи него правил лезвие своего небольшого топорика. Он и был тем самым источником шума, который помешал Ане выспаться. Завидев Роггвера, она с приподнятой головой подошла к нему.
— Ты меня разбудил, — спокойно с нажимом заявила Анаис, глядя на вредителя сверху-вниз, однако в ее глазах сверкал яростный блеск.
— Кто рано встает, тому Зрящий дает, — столь же будничным тоном ответил Рогги.
— Я предпочитаю в качестве истинного подарка от Зрящего крепкий здоровый сон, — съязвила Анаис.
— Однако, — Рогги впервые повернулся и посмотрел ей прямо в глаза. — хороший здоровый сон — это, когда ты рано ложишься и рано встаешь, восьми часов вполне хватает, чтобы, как следует выспаться и весь день не зевать. Учись, малышня.
— Ой, каков дед ворчливый, — Анаис кокетливо закатила свои прелестные глазки. — Самому-то сколько лет? Пятьдесят? Семьдесят? Или, может, ты совсем глубокий старец, аки Кощей Бессмертный?
— Мне всего-то пятнадцать, — просто ответил Рогги.
— И во сколько ты пошел воевать, добрый молодец? — полюбопытствовала Аня, склонив головушку себе на плечо.
— В тринадцать, — ухмыльнулся Рогги. Казалось, что это было его коронной фишкой в разговорах. — А тебе, девица, сколько годков минуло?
— Одиннадцать, — кокетливо ответила Анаис.
— Хороший возраст! — одобрил Рогги. — Замуж еще нескоро, наверное.
— А я замуж не собираюсь, — горделиво подняла голову Анаис.
— Ну пошли к нам в дружину. На войне все средства хороши, — пошутил Рогги и резко кинул в несчастную ольху свой отточенный агрегат.
— Научишь? — Анаис кивком указала на топорик.
— А ты готова бегать по десять кругов вокруг деревни каждый день, отжиматься от земли, как минимум раз двадцать? — скептично произнес Рогги.
— По рукам, — с этими словами Аня протянула ему свою маленькую ручку, однако Рогги не спешил принимать рукопожатие.
— Я серьезно, — приподняв густые брови, сказал он. — Я не приступал к обучению работы с топорами прежде, чем не стал физически подготовленным. Для этого нужна настойчивость…
— Ну ты и зануда, — вздохнула девочка. — Я же сказала, что по рукам.
— А если ты устанешь и бросишь затею?
— Мои проблемы, — нетерпеливо отрезала Анаис. — Но я не брошу, даю слово.
Рогги осторожно протянул руку в ответ на рукопожатие.
— Вот и договорились. Когда начнем? — улыбнулась Анаис.
Чуть солнце выбралось за горизонт, пронзительно закукарекали петухи. Анаис, вздрогнув от неожиданности, проснулась, глянула в окно и протяжно недовольно застонала. Глаза усиленно и маняще слипались, не давая встать с постели. Она потянулась и зарылась под одеяло от холода. Уставившись в одну точку, Анаис мысленно проклинала весь мир за существование утра и себя за то, что согласилась на весьма странное и сомнительное мероприятие. Неизвестно, чего ждала она от этих занятий: новых ощущений, умения драться и постоять за себя или же банального способа похвастаться перед мальчишками. Взяв небольшое зеркальце, на котором была выгравирована птица Алконост, сидящая на ветвях Древа Познания, Анаис горделиво посмотрела на свое отражение. Да, определенно, ей хотелось утереть нос парням, с которыми она бегала наперегонки и играла в лапту. Мальчишки относились к ней со всей душой, однако вовсе не серьезно: то и дело они пытались ей напомнить о ее социальной «роли» в обществе, «непревосходстве» перед ними, хотя и звучало это более-менее снисходительно. Даже Петька, который вечно защищал ее от нападок со стороны сверстников,
