Из колонии я несколько раз писал родителям, сообщал подробности своей новой жизни, но ответа все не было. Наконец пришло гневное письмо отца, в котором он негодовал, что я учусь в классе переростков наряду с беспризорной шпаной и что, в то время как мой талантливый брат Виктор подает надежды, я являюсь позором семьи. "Не смей возвращаться в родной дом, пока не изживешь свои "не"!" - так кончалось послание.
К своему письму отец приложил очередное письмо Виктора, чтобы я мог почувствовать, как низок мой моральный и умственный уровень по сравнению с братом.
ЗАЯВА
Многоуважаемые родители!
Настоящим заявляю вам и удостоверяю своей подписью, что мое будущее восхождение в научную сферу продолжается с глубоким успехом. Во вверенном мне Институте Терминологии и Эквилибристики будет в широких масштабах концентрироваться и консервироваться обширная научная мысль, в результате чего кривая моего авторитета будет неколебимо двигаться вверх.
Также сообщаю вам интимно и консультативно, что эротизация гранулированных интегралов и пастеризация консолидированных метаморфоз вызвали во мне высокомолекулярный атавизм и асинхронный сепаратизм, что может привести к адюльтерному анабиозу и даже к инвариантному эпителиальному амфибрахию, во избежание чего прошу вас срочно прислать мне 15 (пятнадцать) рублей на 24-е почт.отд. до востреб.
Ваш талантливый сын Виктор.
Строгость отца очень огорчила меня, и я ходил как в воду опущенный. Когда Вася-с-Марса спросил, что это со мной творится, я показал ему оба письма. К моему удивлению, мой друг никак не реагировал на отцовское послание, а о Викторе даже сказал одно неприличное слово. Я из-за этого чуть было не полез в драку, но потом догадался, что Вася просто оговорился, потому что он еще плохо знает земной язык.
Так как я очень затосковал, то мой друг сказал мне, что он покажет мне мой родной дом. С этой целью он повел меня в колонистскую баню, которая в тот день не толклась.
Мы вошли в пустую парилку, Вася-с-Марса взял таз и наполнил его холодной водой из-под крана. Затем он вынул из кармана куртки маленькую бутылочку, а из той бутылочки выкатил на ладонь голубую пилюльку с горошину величиной. Эту пилюльку он бросил в таз с холодной водой. Вода помутнела, потом стала похожей на студень, а затем стала гладкой и блестящей, как металл.
- Думай о том, что хочешь увидеть, - приказал Вася.
И вдруг в тазу возникла моя комната, и в ней отец и мать. Отец стоял на стремянке, а мать подавала ему кусок обоев, намазанный клейстером. Мои родители заново оклеивали комнату, и 90 процентов из 848 изображений "Люби - меня!" были уже погребены под дешевыми зелеными обоями. Оставался только один узкий просвет, откуда на меня глядели еще незаклеенные портреты красавицы. Казалось, "Люби - меня!" смотрела персонально на меня и просила не забывать ее. Но вот отец поднес к стене последний кусок обоев, провел по нему тряпкой, чтобы сгладить складки, - и все было кончено.
- Комната как новенькая, - удовлетворенно сказал он матери, спускаясь со стремянки. - Теперь мы сможем сдать ее жильцам, а деньги будем посылать нашему Виктору, нашей гордости. Пусть он смело двигается по научному пути!
Факт заклеиванья обоями красавицы "Люби - меня!" настолько огорчил меня, что Вася стал опасаться за мое здоровье.
- Кореш мой земной! - обратился он ко мне однажды. - Не могу ли я чем утешить тебя? Может, тебе надоело жить в колонии?
- Увы, - ответил я, - горе мое не поддается исправлению. А в колонии жить мне не так уж плохо, и ребята здесь хорошие. Единственно, что меня огорчает, так это то, что некоторые из них любят врать. Ведь ты и сам знаешь, что стоит вечером воспитателю уйти из спальни, как они начинают рассказывать такие приключения из своей жизни, что я краснею за них всем телом. Я с детства не выношу лжи.
- Попробую помочь тебе, - сказал Вася-с-Марса.
Как раз в то самое время у нас проводилась силами колонистов побелка потолков. Когда дошла очередь до нашей спальни и в ведре была разведена белая литопонная краска, Вася вынул из кармана маленькую плоскую коробочку, а из коробочки - конвертик с каким-то порошком. Он объяснил, что у них такой порошок примешивают к бумажной массе, но для чего - я так и не понял. Вася же этот порошок высыпал в ведро с краской.
Едва мы побелили потолок, как выяснилась интересная подробность: теперь, когда кто-нибудь, рассказывая о своих приключениях, начинал лгать, белый потолок нашей спальни моментально краснел. И чем сильнее была ложь, тем сильнее он краснел, вплоть до густо-пунцового цвета. Затем, когда рассказчик переходил к правде, потолок опять становился белым. Благодаря этому мероприятию ребята стали гораздо правдивее.
Что касается меня, то я ни разу не заставил краснеть потолок.
Однажды я заметил, что Вася-с-Марса, койка которого находилась рядом с моей, спрятал под матрас пайку сухарей, которую ему полагалось съесть за завтраком. На мой вопрос, зачем ему сухари, он ответил, что скоро собирается домой и поэтому делает заначку на дорогу. Ведь в пути ему понадобится пища.
Тогда и я стал откладывать для него утренние пайки, и вскоре у моего друга получился довольно солидный запас.
И вот как-то рано утром Вася тихонько разбудил меня и сообщил, что пора ему в отлет. Тогда я снял с подушки наволочку, в нее мы уложили сухари и бесшумно вылезли через окно в парк. Вскоре мы поднялись в горы, затем спустились в безлюдную долину, а потом опять взошли на гору, поросшую кустарником. Здесь Вася отыскал пещеру, совсем незаметную снаружи, и мы вошли в нее, раздвигая кусты.
В глубине пещеры я увидал большой металлический предмет. По форме он напоминал бидон для молока, только очень большой по размеру.
- Помоги мне выкатить это средство сообщения, - сказал Вася. - В нем-то я и отлечу.
Я нажал плечом на эту штуку, но она и не пошевелилась, она весила много тонн.
- Ах, мать честная, чуть не забыл, - спохватился Вася и громко произнес какое-то слово на непонятном языке. Баллон сразу стал легким, и мы без труда выкатили его из пещеры.
Здесь Вася-с-Марса сказал другое слово, и в борту баллона открылась дверца. Вася вошел внутрь, вытряхнул сухари в какой-то ящик и честно вернул мне казенную наволочку. Внутри баллона были сплошь кнопки и кнопки, и еще я заметил там кресло, вроде зубоврачебного. Затем мы встали с моим другом на площадке, у самого обрыва, и Вася сказал:
- Когда я войду внутрь средства сообщения и закрою за собой люк, ты кати меня в этой штуке к обрыву и смело сбрасывай вниз. Это необходимо для взлета. Не бойся, со мной ничего не случится. А чтоб не подумали, что я погиб, я приготовил документ, ты его отдай в колонии. - И он подал мне бумажку, на которой было написано: