А черная птица вновь нацепила на нос пенсне и каркала под руку Ладе:
– Не торопись, еще раз посмотри внимательно: то читаешь, ты не перепутала?
Лада, стоя на коленях у моего изголовья, листала засаленную тетрадку, морщила лобик, как старательная школьница, и шевелила губами, будто повторяя про себя какое-то правило из грамматики.
И пахло фиалками.
Я подумал: какой длинный, интересный, связный сон. Будет жалко, если я сейчас проснусь.
Я не проснулся.
Лада захлопнула тетрадку.
– Вы бы вышли… – попросила она жалобно.
– Это ж так интересно! – воскликнул некто лохматый, – это ж интереснее, чем кино!
– Ладно, оставайтесь, – нехотя сказала Лада, – только тихо.
Они все (весь этот зверинец) затаили дыхание. Я тоже на всякий случай приготовился наблюдать некое действо, которое обещало быть интереснее, чем кино.
Но наблюдать мне не пришлось, потому что я оказался главным действующим лицом драмы.
Лада сунула мне под нос маленькое зеркальце и, глядя в это зеркальце таким образом, чтобы поймать мой взгляд, начала декламировать нараспев:
– Кто ты, юноша? Не Светлый ли ты витязь, явившийся с благой целью избавить из плена томящуюся деву? Или, может быть, ты – Черный рыцарь, посланный врагом рода человеческого мне на погибель? Не таись, дай заглянуть в твою душу, яви свою внутреннюю сущность, открой, кто ты…
Скоро я перестал различать слова, я слышал только дивную мелодию серебряных колокольчиков, аромат фиалок кружил мне голову, и странное желание распирало мою грудь: мне хотелось не то чтобы запеть, но закричать, возопить во всю силу моих легких, так, чтобы стекла задрожали. Я не видел ничего, кроме ее огромных – во все зеркальце – синих глаз и даже уже не слышал ее голоса, лишь где-то далеко позвякивали колокольцы и будто ветерок зашелестел в ветвях дерева. Я больше не мог сдерживаться и заорал…
Она сказала будничным и немножко усталым голосом:
– Ну вот и все.
И зевнула, потягиваясь.
Мне показалось, что она выросла за эти несколько минут и из миниатюрной девчушки превратилась в великаншу.
Я спросил:
– Что – все?
Точнее, хртел спросить. Потому что вместо слов моя глотка издала странный утробный звук.
А некто лохматый-волосатый, тоже непомерно увеличившийся в размерах, разочарованно протянул:
– Ко-от… На что нам кот? У нас и мышей-то нет…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
которая является продолжением предыдущей
Может быть, на свете есть место лучше этого, но если вы пойдете его искать, вы можете его не найти.
Дж. Патрик. Странная миссис Сэвидж
Они заговорили, загомонили все сразу, как это бывает после сеанса в кинотеатре, когда можно уже не хранить вынужденное молчание. На меня при этом они не обращали внимания. Я все силился что-то сказать – увы, безуспешно. Мои голосовые связки отказывались мне служить.
Ладу поздравляли. Она принимала поздравления, улыбаясь устало и благодарно, как примадонна после премьеры.
Ладой восхищались. Она скромно отвергала восхищения: «Что вы, что вы!..» – и говорила, что ничего особенного в совершенном ею нет, обычная работа. И что бабушка справилась бы с этим гораздо лучше.
На что кто-то – кажется, это был пес – заметил, что бабушки нет и надо обходиться своими силами, для первого же раза у Лады получилось все по высшему разряду…
Наивный! Я все еще ничего не понимал!..
Лада встала.
– Пора спать, – сказала она. – Устала я очень. Пес, наш новенький поступает под твою опеку. А то Домовушке он что-то не нравится…
– А чего, я ничего, – забормотал лохматый, – оно, это вот котейко, для уюта гоже… Мурлыкать опять же будет, дрему-сон навевать… Косточки старые мне греть…
– Какие кости, какие кости! – закаркала ворона раздраженно. – Откуда у тараканов кости?!
– Опять! – заорал лохматый. – Вдругорядь поклепы возводятся, напраслина всякая!.. Обзывание непотребными словами…
– Извините! Позвольте! – возмутилась птица. – С каких это пор примитивная констатация факта вызывает столь негативную реакцию…
– Лада, ты слышишь? – воззвал лохматый, – он уже и тебя не стесняется, выражается…
– Домовушечка, милый, он не выражается и не обзывается, это у него такая манера разговора, – наставительно произнесла Лада с той интонацией, с какой в сотый раз повторяют прописные истины неразумным детям, – а ты мало читаешь, и словарный запас у тебя невелик, поэтому ты не всегда в состоянии понять…
Лохматый проворчал что-то себе под нос. Я был с ним солидарен. Мне тоже не нравилась эта птица.
Лада вышла из комнаты, на прощание погладив меня по голове. А я так и не смог ничего сказать.
Пора просыпаться, подумал я, сон становится кошмаром.
Лохматый, именуемый Домовушкой, спрыгнул с кровати и сказал:
– Пойти, что ли, молочка согреть котейке…
Я недоумевал. Почему они сегодня игнорируют меня, а говорят о каком-то коте? И где он, этот кот, ставший предметом их заботы?
Тут я заметил, что на меня смотрит пес, и быстро прикрыл глаза – как-то не по себе мне было от его взгляда.
– Может такое быть, чтобы он заснул? – спросил пес.
– Может, – узнал я скрипучий птичий голос. – Трансформация отнимает у реципиента колоссальное количество энергии. Естественной реакцией было бы резкое повышение потребности в пище, но возможно также замедление обмена веществ и как следствие глубокий крепкий сон.
– Тогда я займусь им завтра, – сказал пес. – Пусть спит.
Я услышал шелест крыльев и стук прикрываемой двери. Наконец они оставили меня одного.
Хватит, решил я. Надо валить отсюда, раз не удается проснуться.
Я соскочил с кровати и почувствовал внезапную слабость, такую, что не удержался на ногах и упал на четвереньки. Встав с большим трудом на ноги, я обнаружил, что предметы в комнате как-то странно увеличились. Взгляд мой упал на мое тело – боги благие! Что это со мной случилось? Почему я стал черным? И лохматым? И…
Я бросился к зеркалу. В полумраке – свет был потушен, и комната освещалась только луной, очень ярко светившей, – я не сразу разобрал свое отражение. А когда разобрал… Вот когда я заорал по-настоящему.
Из зеркала на меня смотрел большой, пушистый, черный как сажа кот.
Превратили!
Меня – в кота!
Прочь отсюда, из этого обиталища ведьм! Я уже не думал о том, что сплю, что это все сон, кошмар, что надо проснуться, только одна мысль билась в моей голове – бежать!
Я метнулся к двери, ударился о нее всем телом – дверь открывалась внутрь, но в тогдашнем моем шоковом состоянии я никак не мог этого сообразить. Я бился в дверь и орал, и, кажется, даже подвывал истерически. Кто-то – добрая душа! – выпустил меня.
