Какое-то время Тодрик, дрожа губами, еще цеплялся за плащ короля, точно дитя за мамкину юбку, а потом, наверное, все-таки понял, как это выглядит со стороны, и разжал пальцы. Умоляюще глядя на брата, он попятился, неловко опустился на колени, хотел сказать что-то, но так и не смог. Закрыв лицо ладонями съежился, показавшись вдруг Шуту совсем мальчишкой. Только вовсе не похожим на того мучителя, который изводил юного господина Патрика мелкими, но ужасно обидными пакостями.
'Он же враг! — снова попытался убедить себя Шут, но все равно видел перед собой обычного живого человека, который страдал и искал милосердия… Он вздохнул еле слышно и перевел взгляд на Руальда. — Каково же тебе, мой король… Ведь ты любил его. Небось, учил, как меч в руках держать и утешал, если случались разбитые коленки… Почему, ну почему все вышло именно так?
Ответов на такие вопросы едва ли дождешься. Тем более, что Тодрик и на более конкретные-то не мог ничего сказать — его било крупной дрожью, как от падучей, вместо слов из горла выходил только глухой сип.
— Подайте воды, — велел Руальд. Почти тут же возник маленький кувшин, Дени протянул его принцу, но глиняный сосуд выскользнул из пальцев Тодрика и разбился с плеском. Принц замер, с какой-то совершенно звериной тоской глядя на лужу под ногами. Как будто не воды лишился, а услышал смертный приговор без права на помилование.
Из-за двери, со стороны дальних в этом коридоре темниц, послышался железный лязг. Кто-то отворил одну из решеток, и мгновением спустя до камеры Тодрика донесся отчаянный, полный ужаса крик…
'Нет! Нет! Пустите! Ааа… Я не хочу! Не хочу… Не-е-ет!.. — рыдания несчастного стали ближе, а потом вновь отдалились, сопровождаемые негромким разговором двух стражников, которые даже не сбились с шагу, волоча за собой преступника.
Парня вели на эшафот, Шут понял это сразу. Тодрик тоже… Глаза у принца стали совсем безумными.
— Ладно… — вздохнул король, едва только стенания и крики затихли. — Капитан, сопроводите Его Высочество в камеру для знатных, пусть ему принесут чистую одежду и позволят вымыться. Я вернусь ровно через два часа. Позаботьтесь, чтобы к этому времени принц был способен связно говорить.
Дени коротко кивнул, но Руальд уже выходил из темницы и даже не заметил этого. Шут же помедлил следовать за ним… Он все смотрел на Тодрика, намеренно вытаскивая из памяти самые ужасные события, причиной которых стал брат короля. Ему хотелось снова ощутить тот гнев, ту ненависть, которые давали право судить… Но в голове почему-то настойчиво звучали лишь слова наставницы о том, что порой человек — лишь орудие богов. А в следующий миг Тодрик поднял голову и встретился с Шутом глазами.
Ох, сколько же обиды, сколько безграничной, невыразимой никакими словами обиды было в этом взгляде! Она сочилась даже сквозь страх…
Шут не выдержал и вышел вон. Он лишь усмехнулся бы, погляди на него Тодрик с ненавистью, вызовом или презрением, как это бывало обычно… но чужую боль Шут не выносил. Догоняя Руальда, он подумал, что навряд ли захочет снова увидеть принца в ближайшее время… Пусть уж король один брата допрашивает. Или, вот, с Дени хотя бы.
'Не хочу, — твердил он, яростно печатая шаги по гулкому тюремному коридору. — Не хочу! — а сам ненавидел себя в этот момент за слабость, за желание убежать… потому что после тех слов Руальда про 'умного собеседника' было бы верхом безразличия и даже неблагодарности отходить в сторонку. Особенно если вспомнить еще и про упомянутый титул.
Дворянство…
В мальчишеские годы Шут даже, бывало, мечтал, что неплохо бы стать знатным, но чем дольше жил при дворе, тем большим равнодушием проникался к этой фантазии. Ему претила идея превосходства, которая пронизывала весь образ жизни титулованных господ. И была противна одна только мысль о том чтобы стать одним из тех, кто больше всего увлечен своим внешним видом, размахом владений по сравнению с соседскими, да попытками подобраться поближе к королю… Последнее было особенно противно. Может быть, именно поэтому Шут никогда не пытался выглядеть лучше, чем был на самом деле, и говорил по большей части то, что действительно думал, а не заливал сиропом уши окружающих. Со временем он настолько привык отличаться от вельможных господ, что уже едва ли сумел бы вообразить титул перед собственным именем.
Разве мог он тогда даже в самых безумных фантазиях представить, что детская мечта вновь завладеет его умом? Да по такой причине… Шуту и теперь было безразлично, как его величают, но только до тех пор, пока рядом не оказывалась Элея. А впрочем, хватало одного лишь упоминания о ней, чтобы господин Патрик осозновал всю неприглядность своего безродного положения.
Ради Элеи Шут без колебаний принял бы эти безумные правила этикета, эту столь чуждую ему необходимость любезничать… Он навсегда бы снял с себя бубенцы и даже сумел бы отказаться от восторженных возгласов изумленной публики, которая — чего уж там скромничать — все-таки любила выступления господина Патрика…
Только бы не видеть насмешек в глазах этих людей. Насмешек, обращенных не к дураку в пестром наряде, а к той, кого еще недавно величали королевой.
Мрачные коридоры Лагона были путаны и наводили на Шута непреодолимую тоску. Как назло, он в какой-то момент умудрился свернуть не туда и очень скоро понял, что самостоятельно не выберется на верхние уровни. Лабиринт городской тюрьмы ветвился, путался, и вскоре Шуту стало казаться, что он попал в чей-то дурной сон, бредовый кошмар… Крепко держа в руке небольшой факел, он шел все быстрее и молился о том, чтобы встретить хоть кого-нибудь — любого стражника — но все они как вымерли, а коридоры становились чем дальше, тем заброшенней. Лишь мрачные двери темниц безмолвно скалились своими зарешеченными оконцами, да свисала из углов паутина.
В конце концов Шут понял, что начинает впадать в панику. Он резко остановился и заставил себя вдохнуть поглубже. А потом на выдохе медленно открыл глаза по-другому.
Ох, лучше б он этого не делал…
Из другого мира Лагон виделся еще ужасней, чем наяву. Вся та скорбь, что таились в его стенах, немедленно обрушились на Шута липкой багровой сетью чужих страданий. От неожиданности он даже присел, закрыв голову руками. Но потом все-таки собрался с силами и заставил себя оглядеться, нащупывая путь наверх, прочь из этого кошмара. Кое-как Шут запомнил дорогу и поспешил вырваться обратно в привычную реальность, где тошнотворное дыхание тюрьмы было менее ощутимо.
Обратно он бежал, почти не глядя по сторонам, желая лишь одного — увидеть свет… яркий солнечный свет… вдохнуть полной грудью свежий весенний воздух, напоенный ароматами пробуждающейся жизни.
