— Даяна говорит, что я «ухожу». Я ей верю.
Рей оборачивается ко мне. Машина резко виляет и тормозит. В его глазах, сменяя друг друга, мелькают: удивление, понимание, на миг (всего на миг) появляется жестокая, нечестивая радость и наконец — нешуточная тревога. "Всетаки он не идеален", — эта мысль вспыхивает, но почти тут же гаснет, не отзываясь даже легким сожалением.
— Так говорит Даяна. Она может ошибаться, — добавляю я, отлично зная, что говорю глупость.
— Даяна? Хм…
— Она же не Папа Римский.
— Но очень неплохой психолог, — отзывается Рей, — вряд ли она ошибается. Но на всякий случай надо проверить и эту возможность.
— Как?
Рей не отвечает. Он не смотрит на меня, он глядит прямо перед собой, но, конечно, ничего не видит, потому, что стекло залито дождем.
— Почему не отвечаешь?
— Потому, что ты сама знаешь ответ, — произносит Рей, все еще измеряя пространство пустым взглядом. Опять повисает молчание. Оно — как сорванные провода на поваленных столбах высоковольтки. Глазу не видно, но смертельно. Меня, с головы до пят пробивает страх. Я, наконец, сообразила, что он имеет в виду. И еще целую длинную секунду пытаюсь бороться с паникой. Потом сдаюсь, дико кричу: "Нет!" и пытаюсь выскочить наружу прямо через лобовое стекло. Хотя никто, собственно, никаких «проверок» прямо сейчас устраивать не собирается.
Конечно, Рей не дает мне покалечиться. Его руки — крепкие, как древесные корни и такие же жесткие, мгновенно перехватывают меня, лишая возможности не то что шевельнуться — вздохнуть полной грудью. Я дергаюсь, но тотчас понимаю, что это бесполезно. А через несколько мгновений, когда уже начинаю более-менее соображать, понимаю и еще одну вещь. Рей впервые прикоснулся ко мне. До сих пор мы этого избегали, молчаливо, но вполне сознательно. Поскольку из ума оба не выжили. Человек и тари не могут соединиться. Это очень древний запрет, такой же древний, как Город Дождя, а он возник вместе с человечеством, или чуть раньше. А может быть намного раньше. Должно быть, есть для него серьезные основания. Но это уже вторая мысль. А первая: как я могла назвать эти руки жесткими, как древесные корни?! Язык мне нужно обрезать за такое кощунство. Кстати, если взглянуть на вещи трезво и рационально, в «проверке» ничего особо страшного нет. Для обычного, законопослушного гражданина, понятно. Хотя и приятного в ней тоже мало. Нужно просто открыться Арбитру и попросить совета. И все. Кто такой Арбитр, или что это такое — я не знаю.
Может кто-нибудь и знает, но не среди моих знакомых. У Вивиан есть кое-какие мысли на его счет, но меня они никоим образом не устраивают, потому, что об этой штуке я знаю больше, чем Вивиан. А вообще, в Арбитры производят все более-менее подходящее, начиная от Господа Бога и заканчивая собственной совестью. Я только раз общалась с ЭТИМ. Хватило! Могу сказать, что первое предположение ближе к истине, чем второе, хотя, вероятно, дальше от нее, чем шимпанзе от д-ра Энштейна. А Рей, видно, спятил, раз предложил мне такое. Понятно, что перед тем, как дать совет, Арбитр признает меня виновной по десяти пунктам из пяти возможных. Во времена туманной юности я здесь покуралесила всласть! Не так, конечно, как Карл Маркс или, скажем, Ник Перумов, но создание тари было еще не самой эксцентричной выходкой. И, после того, как она сошла мне с рук, я выжидала еще лет пять, прежде чем, наконец, успокоиться.
4.
Будем живы!
Когда-нибудь кончится время потерь.
Будет ветер попутный твоим каравеллам
До самого Рая.
Только, знаешь ведь,
Счастье возможно лишь Здесь и Теперь.
Только об руку с болью
И только у самого края.
Ни в грядущем, ни в минувшем
Нету алмазных небес.
Есть в Раю, говорят,
Только нас там, пока-что, не ждут.
Мы живем ожиданием чудес,
Невозможных чудес.
Но уходят года
И когда-нибудь вовсе уйдут.
Будем живы!
Когда-нибудь кончится время потерь.
В Райской гавани встанем на якорь
В назначенный час.
А пока будем живы и веселы
Здесь и Теперь.
А алмазы в Раю
Пусть подольше сияют без нас.
Пять утра. Все, конечно, серое, но это иные сумерки. Предрассветные. В них меньше пессимизма, чем на закате.
Я сижу на тахте в прозрачной полудреме, одетая и, кажется, даже обутая. Меня слегка потряхивает. Город Дождя это вам не каменные джунгли Нью-Йорка. В тех можно в конце концов и выжить. Если изучать каратэ, иметь при себе «смит-и-вессон» и не лезть в чужие дела. В Городе Дождя есть и Мастера каратэ и «смит-и-вессоны», но чужих дел нет и быть не может. И если кто-то уходит, то, будьте уверены, в ближайшее время об этом станет известно Охотникам.
Рей осведомлен об этом не хуже меня, но на роль телохранителя он, к сожалению, не годиться. На роль моего телохранителя. Может я и ухожу, но рассудок еще не потеряла, и не предложу ему остаться на ночь «покараулить». Ежу понятно, чем это кончится. Особенно понятно после нашего последнего свидания. Это будет мой бой.
Я знаю все, что положено знать в таких случаях. Но совсем не уверена, что этого достаточно. Потому что «все» почти полностью заключается в одном-единственном совете, из тех, которые легче дать, чем им последовать: "Быть настороже, верить внутреннему голосу и не терять хладнокровия". Это, вместе с парой-тройкой практических советов, и есть мой щит и меч. Не очень то много.
Особенно, если учесть, что хладнокровия мне не дали Великие Боги. Решили, видимо, что и так обойдусь.
Мне страшно. Но страх — противник давний, знакомый, с ним я давно научилась бороться. А что делать с глухой тоской, подкравшейся внезапно и захватившей позиции раньше, чем я успела выстроить оборону. Она ударила по самому больному месту. Я ведь, пожалуй, только сейчас начала понимать, как много оставляю здесь. Престол — чепуха, главное — Даяна и Вивиан. Они остаются. И я не могу позвать их с собой, потому что уход предопределен или не предопределен каждому заранее. И каждому — в свой час. В этом уход похож на смерть. Даяна и Вивиан — люди. В полном смысле слово и со всеми вытекающими последствиями. Они привязаны к миру за Периметром миллионами невидимых нитей. И эти нити НИКОГДА не рвутся сами по себе потому, что перетерлись или отсырели. Только — если суждено, а суждено не всем.
Единственный, кого я смогу позвать с собой — это Рей, и он не откажется. А когда это случится — все барьеры меж нами рухнут. Это тоже закон. Теряя человеческую сущность я приобрету некоторые права. Но возместит ли это потерю?
Боги, какой стыд! Я — принцесса, торгуюсь как базарная баба.
