– Кто такая эта Она? – волнуясь, и уже предчувствуя ответ, спросил Алёша.
– Да – ты правильно подумал… Снежная колдунья…
При этих словах старца загудел ветрило – ударил в окно, и окно зазвенело, потемнело – какая–то мрачная тень придвинулась к нему с стороны улицы, и казалось, что сейчас окно выдавится, лопнет, и наполнится комната смертоносной снежной круговертью. В эти страшные в общем–то мгновенья, руки Ольги и Алёши накрепко сцепились – черпали они друг у друга силы, и отступал уже ужас, и чувствовали они, что вдвоём смогут противостоять они этому. И Алёша в чувственном этом порыве, тихо, но с жаром прошептал:
– Да, ты права была, Оля – нам вместе надо идти…
– Так я и думал… – с лёгкой печалью улыбнулся Дубрав.
– …Ну вот… – Алёша очень смутился. – …Проговорился… Вы впрочем ничего не знаете…
Старец сделал лёгкое движенье рукою, и тогда тень отступила – вновь засиял день; и оказалось, что в комнату уже вошли Алёшины родные:
– Что то было? – изумлялся дед.
– Колдовство то, не иначе… – всплеснула руками бабушка..
– Ничего. – успокаивающе улыбнулся им Старец. – Этой тени вам нечего боятся – она уж ветром рассеяна, и не вернётся больше к вашему дому.
– Ну хорошо. – улыбнулась мама (но всё равно видно было, что она очень волнуется). – Про Алёшу всё узнайте, а потом – угощение вас ждёт…
После этого дверь закрылась, и снова они сидели втроём в этой солнечной и ясной деревенской горнице; задорно потрескивал в печи пламень – сделалось так уютно, что и не хотелось думать о чём то грозном… но куда ж от этого было деться?
Взглянул Алёша на Старца, и уже не жалел, что проговорился ему о предстоящем походе, и даже понял, что Дубрав уже и прежде об этом знал.
– …Действительно, вам нельзя оставаться – надо собираться, надо отправляться в дальний путь, на север… И ты ведь пойдёшь с ним?..
И тут Дубрав неожиданно опустился на колени перед Ольгой – сделано это было так естественно, что девушка в первое мгновенье даже и не смутилась, приняла это, также как принимала поклоны склонённых над Круглым озером берёзок. Старец внимательно смотрел в её теплейшие, ясные очи, а потом прикрыл свои очи, и шепнул:
– …А ведь и у меня была такая же доченька, как ты…
Алёша, за мгновенье до этого страстно желавший спросить, что старец знает про снежную колдунью, что посоветует, какую дорогу укажет – сдержал этот порыв, почувствовал, что история эта как раз и связана со снежной колдуньей, да и вообще – как уже говорилось, о жизни Дубрава практически ничего не было известно, а тут…
Вот, что им поведал Старец:
* * *
Когда–то, во времена незапамятные, был Дубрав молод, и жил он в маленькой, но приветливой деревушке. И рыбу он ловил, и на зверя охотился, и в хозяйстве на многое был способен. Жена у него была Мирославна – красавица, добрейшая, да и умом не обделённая; из города он её взял, и жили они просто и счастливо, детей растили, друг друга да весь мир любили.
Двое детей было у Дубрава: мальчик и девочка. Любили они и родителей, любили и друг друга, как могут любить друг друга брат и сестра – и если бы все люди так жили, то был бы на земле райский сад. Девочка, умница, красавица – вся в матушку пошла, и не только в доме, не только деревенские, но и все звери да птицы любили добрейшую девочку, и стоило ей песнь завести – так слетались, и сбегались, на ветвях да в травах сидели, стояли – слушали; разве что в ладоши не хлопали. Как заговорит, как взглянет – как одарит; Солнышком её звали.
И мальчик хороший рос – молчалив, задумчив был, но то от сердца мечтательного; созерцать он поля да леса любил, закатами любовался, и чувствовали все, что выйдет из него поэт славный, за здоровье которого и князь бокал медовый подымет. Солнышко сама прочитала те книги, какие в деревне нашлись, и брата грамоте выучила, и говорила уж, что в следующий отправится вместе с любимым братиком своим в стольный град, обучаться в школе, открытой для детей крестьянских государем Василием. Но не суждено было тем мечтам сбыться – пришла беда – отворяй ворота…
Мирослав (так звали сына Дубрава), отправился в леса. День был снежный, ветряный, но это не могло вселять тревоги, потому что все окрестные леса были знакомы юноше так же, как и родная хата; что же касается волков и разбойников, то все знали, что ближе чем на сто вёрст они к тем местам не подходили. Однако же Солнышко что–то растревожилась за брата, отговаривала его идти, а когда он на своём настоял, так стала с ним проситься – однако же и здесь он на своём настоял, так как с течением времени всё больше предпочитал одиночество. Ушёл он, и к ночи не вернулся….
Надо ли говорить, как волновались дома – сколько раз выбегали с факелами во двор, в метель чёрную – всё чудилось, будто идёт он, кликали, но тщетно – то бураны проносились – уж настоящая буря разразилась. В ту же ночь едва ли не вся деревня на поиски отправилась, а впереди всех, через сугробы продираясь, шла Солнышко, братца своего любимого кликала. Но не было ответа – и уж плакала Солнышко, и всё чаще обращалась к Дубраву, который в тревоге великой шагал за нею, да тоже кликал:
– Знаешь, батюшка – если его сердце остановится, так и моё тоже – значит жив, значит ждёт нас…
Однако же ни в эту ночь, ни в следующий день не смогли его найти – следов то после бури не осталось, и только сугробы повсюду большие высились, и страшно на эти сугробы было глядеть, ведь под каждым мог оказаться… Нет – даже и подумать об этом было не выносимо, и, продолжая поиски, всё чаще приговаривал, что «…Мирослав то верно к одной из соседских деревень вышел, истомился – там и отдыхает…» По соседским деревням конечно же послали, и там узнали, что никто Мирослава и не видел.
Нашли Мирослава на третий день – он сидел в выжжённом молнии стволе древнего дуба. Сначала его даже и не узнали – так искажено было лицо: выступили скулы, глаза впали, зиял в них злой пламень; как увидел он людей – стал гнать их прочь, а когда со слезами выступила вперёд Солнышко, когда на колени перед ним пала, то презрительно он её оттолкнул, и стал называть собравшихся сбродом, деревенщиной; кричать, что презирает прошлую жизнь, и что… но тут осёкся, брызжа ядовитой слюной, потому что видно не решил ещё, что делать дальше.
Конечно и Дубрав и Мирославна звали сына домой, а потом, видя, что он не в себе, дали знак мужикам, чтобы заходили по сторонам – надеялись, что в деревне смогут его излечить. Однако ж Мирослав приметил этот знак, и стал пятится выкрикивая буквально следующее:
– Я стану великим человеком!.. Я стану богаче всех! Потому что у меня дар! Потому что я уже вознесён над жалкой толпою черни, над такими, как вы!..
