— Зато один из твоих притонов мамуля накрыла медным тазом! — злорадствует Гера. — А не накрыла, так накроет!
Это он про редакцию, в которой меня едва не убило изваянием, символизирующим рождение духовности из гармоничного сочетания тупоумия с ожирением…
Мать Геры — моя сестра. Младшая. У меня есть и старшая, но она совсем другая. Мы три очень разные сестры. Каждой из нас досталось то, чего у других нет. Майке — младшей — достались, как бы это помягче выразиться, все бойцовские качества. Это шаровая молния в женском облике. И она рыщет по вселенной в поисках разрядки.
Гера оттого вечно был при мне, что Майе Робертовне (да-да, его звали Роберт, папеньку нашего) постоянно светило от пятнадцати суток до двух лет условно за умение не отдать своего ни при каких обстоятельствах. В качестве «своего» могло материализоваться что угодно: понравившийся кавалер на вечеринке, дизайнерская сумочка со скидкой, честь российского президента на пресс-конференции.
В юности Майку за «приводы» пороли. Потом она как-то незаметно для родителей выросла в Майю Робертовну, способную вырвать ремень из отеческой длани и загнать обладателя длани в соседскую квартиру в страхе за остатки жизни и достоинства.
Гера телом — крупным и мускулистым — пошел в мать, а нравом — спокойным и рассудительным — наверное, в меня. Отца Геры никто никогда не видал, и я не уверена, что он существует в природе. С Майки станется зачать и от Беовульфа, а не то так от Одина. Запрет на разговоры «От кого ж это у нас такой красивый ребеночек?» соблюдался неукоснительно.
Сейчас Майя Робертовна постановила: разнести проклятую халабуду, едва не угробившую ее сестру, вдребезги пополам. Предварительно слупив оброк. За моральный, физический и астрологический ущерб. Майя очень уважает астрологию. Но при этом делает все возможное, чтобы доказать: и звездам можно противостоять, если они покушаются на твое, на кровное.
Вставать на ее пути — да кто я такая, чтоб перечить Майе Робертовне? Всего-навсего сестра. Я уже смирилась с мыслью, что в той редакции мне больше не работать.
Вспоминая подробности нашей беседы с владельцем журнала — в присутствии главредши, приглашенного юриста, приглашенного психиатра и самой Майи Робертовны, моего душеприказчика, то есть доверенного лица — я обливаюсь ледяным потом. До сих пор, хотя прошло уже три месяца.
Глава 5. «Земля пускает так же пузыри, как и вода»
Первой мыслью в присутствии орущих людей у меня всплывает: вот так становятся аутистами. Когда мир не разговаривает, не нашептывает, не высказывается, а вопит тебе в уши, не стараясь донести смысл, безнадежно потерянный в децибелах, можно закрыть не уши, а мозг. Не воспринимать это назойливое, горластое, невыносимое нечто — ни одним из пяти порталов, данных природой.
Конечно, я не сворачиваюсь калачиком на неудобном диванчике из тех, что всегда стоят в зале для переговоров, и не засовываю в рот большой палец, мечтая вернуться в материнскую утробу. Но я близка к этому.
На мое счастье, мне удается сказать своему робкому, трусливому «я»: в бой! Сейчас — драка, рефлексии — потом.
Поэтому сестра моя Майка не презирает меня. И даже иногда поднимает брови с тем особенным выражением «Ну ты даешь!», ради которого можно снести еще парочку моральных оплеух от противника.
И все же в тот день я не видела никакой альтернативы аутизму. И закуклилась, спряталась в себя, пока мои бывшие коллеги и мои нынешние защитники драли глотки, доказывая, что человек моего телосложения вполне может/конечно не может раскачать и обрушить на себя полтонны чугуна — или из чего он там отлит, наш Уродец.
Выглядывая время от времени из-под полуопущенных век, как из амбразуры, я отмечала: ага, вот уже владелец журнала сливает верную соратницу, главного редактора. И та, трясясь от возмущения всем своим упитанным телом, отрицает, что в день несчастного случая устроила мне разнос за опоздание, в связи с чем я, теоретически, могла бы в расстроенных чувствах предпринять попытку суицида путем обрушения на себя статУя, то есть символа просветительской деятельности… Ага, вот уже главный редактор предлагает замирение на условиях повышения меня до старшего чего-то там с отдельным кабинетом и зарплатой, ради которой, по его мнению, женщина даже моих, кхм, несомненных достоинств могла бы пожертвовать всеми конечностями, оставшимися в ее распоряжении… Ага, вот Майя, на фоне остолбеневших приглашенных специалистов обещает владельцу пустить его по миру, а символ просветительской деятельности использовать как инструмент тщательного проктологического обследования…
Нет, сюда я больше не вернусь. Вот и конец моей журнальной карьере. Могу податься в управдомы. Или в телеведущие.
Не страшно. В конце концов, я всю жизнь была фрилансером. Вернусь к своим внештатным статьям, колонкам и рубрикам, к интервью, во время которых меня традиционно мучает один-единственный вопрос: почему это я беру у тебя интервью — а не ты у меня?
Отчего-то люди, достигшие успеха, издали видятся особенными. Умными. Достойными. Спокойными. Справедливыми. Удачливыми. И отрицать эти качества есть проявление зависти черной, подколодной, лузерской! — говорят фанаты везунка. А видеть эти качества на пустом месте, которым ваш кумир является, есть проявление атрофии мозга! — возражают противники.
А на самом деле никаких достоинств не хватит, чтобы оправдать ожидания людей, верящих в тебя. И сохранить себя перед угрозой глубокого уважения, не говоря уж о грязном злопыхательстве.
Когда каждое твое слово взвешивается на весах — и признается легковесным, как и ты сам… Тогда рождается желание говорить еще и еще, уточняя и исправляя сказанное ранее, но не понятое — или понятое, но неправильно. На достигшем успеха точно цепь волшебных желаний повисает: первое — такое простое, что может принадлежать и собаке знаменитости; второе — такое сложное, что тоже принадлежит не самой знаменитости, а ее выдуманному имиджу; а третье исправляет последствия первых двух, но ничего исправить уже не в силах.
Это и есть бремя победы. Потяжеле иного поражения.
И вот сижу я перед ним, обиженным Никой, выясняю, чем его душевная тонкость (почти дворянский титул!) публику потчевать изволит, а их душевная тонкость все доругивается и доругивается с непонимающими его… Так, словно нейроны ему сверлит крохотный назойливый гремлин, не давая отвлечься от истошно-оправдательной мысли: ЛЮДИ, ЗА ЧТО Ж ВЫ МЕНЯ ТАК? Я ЖЕ КАК ЛУЧШЕ ХОТЕЛ!!!
Кстати, я — из другого лагеря. Из лагеря лузеров. И нет у меня ни единого аргумента, чтоб сразить удачливого комплексатика, кроме по-детски наивного «Я — талантливее тебя! Глубже! Умнее! Я не просто ХОЧУ — я МОГУ лучше, леденец ты химический…»
