Теперь так же трудно выяснить, где проходили траншеи и где была нейтральная полоса, как и отличить здания от сада и цветника и дороги: мусор скрывает все. Как будто бы древние силы Хаоса возвратились из пропасти, чтобы бороться против Порядка и Человека, и Хаос победил. Такой стала эта французская деревня.
Когда я покидал ее, крыса, держа что-то в зубах и высоко подняв голову, бежала прямо по улице.
Однажды на маневрах, когда прусский наследный принц мчался во главе своего полка, когда сабли мерцали, перья раскачивались и копыта гремели у него за спиной, он, как сообщают, сказал тому, кто скакал рядом: «Ах, если бы только это было по-настоящему!»
Не следует подвергать сомнению данное сообщение. Такое мог почувствовать молодой человек, когда вел свой кавалерийский полк, поскольку сцена горячит кровь: все эти молодые люди и прекрасные униформы и хорошие лошади, скачущие позади; все течение, которое может ощущаться в воздухе; весь звон, который может звучать в один момент; без сомнения, чистое небо над мундирами; чудесный свежий ветер для дыхания людей и лошадей; позади – звякание и звон, длинный поток гремящих копыт. Такая сцена могла бы хорошенько взбодрить эмоции, пробудить тоску по блеску битвы.
Это – одна сторона войны. Уродство и смерть – другая; нищета, холод и грязь; боль и усиливающееся одиночество людей, оставленных отступающими армиями, с множеством предметов для размышлений; никакой надежды, и день или два, оставшихся от жизни. Но мы понимаем, что слава скрывает все это.
Но есть и третья сторона.
Я прибыл в Альбер, когда сражения шли далеко от него: только ночью проявлялись признаки войны, когда облака вспыхивали время от времени и любопытные ракеты глядели оттуда вниз. Альбер, лишенный мира, был теперь покинут даже войной.
Я не стану говорить, что Альбер был опустошен или пустынен, поскольку эти длинные слова могут быть по-разному интерпретированы и легко могут дать повод к преувеличению. Немецкий агент мог бы ответить вам: «Опустошенный – слишком сильное слово, а пустынный – дело вкуса». И так вы могли бы никогда не узнать, на что Альбер похож.
Я расскажу вам, что я видел.
Альбер был большим городом. И я не смогу написать обо всем.
Я сидел у железнодорожного моста на краю города; думаю, что был около станции; там стояли маленькие здания, окруженные небольшими садами; проводники и другие железнодорожные служащие могли обитать в таких домах.
Я присел на рельсы и посмотрел на одно из этих зданий, поскольку это, очевидно, был жилой дом. Задняя часть дома сохранилась лучше всего; там, должно быть, когда-то находился сад. Брус, разорванный подобно колоде карт, лежал на ножке стола у кирпичной стены под яблоней.
Внизу в той же куче валялась рама от большой кровати с четырьмя стояками; ее обвивала зеленая виноградная лоза, все еще живая; и на краю кучи лежала зеленая детская кукольная коляска. Хотя дом был невелик, в той куче хранились свидетельства некоторого процветания более чем одного поколения. Ведь кровать была прекрасной, добротно сделанной из звучной старой древесины, прежде чем брус прижал ее к стене; зеленая детская коляска, должно быть, принадлежала не обычной кукле, а одной из лучших, с желтыми кудряшками, синие глаза которой могли двигаться. Один синий водосбор в одиночестве оплакивал сад.
Стена, и виноградная лоза, и кровать, и брус находились в саду, и некоторые из яблонь все еще стояли, хотя сад был ужасно разрушен артиллерийским огнем. Все, что еще стояло, было мертво.
Некоторые деревья возвышались на самом краю воронки; их листья, побеги и кора в одно мгновение были снесены взрывом; и они шатались, с чахлыми, черными, жестикулирующими ветками; так они стояли и сегодня.
Завитки матраца, который валялся на земле, были срезаны когда-то с гривы лошади.
Через некоторое время, осмотревшись в саду, кто-то случайно заметил, что с другой стороны стоял собор. Когда мы разглядели его пристальнее, то увидели, что он накрыт, как огромным серым плащом, крышей, упавшей и поглотившей храм.
Около дома той избалованной куклы (пришло мне на ум) дорога шла с другой стороны рельсового пути. Большие снаряды падали туда с ужасной регулярностью. Вы могли представить себе Смерть, шагающую вниз ровными пятиярдовыми шагами, требующую своей собственности в свой день.
Пока я стоял на дороге, что-то зашелестело у меня за спиной; и я увидел кружащуюся на ветру, в одном из тех шагов Смерти, страницу из книги, открытой на Главе второй: и Глава вторая начиналась пословицей: «Un Malheur Ne Vient Jamais Seul» – «Беда не приходит одна!» И на той ужасной дороге с воронками от снарядов через каждые пять ярдов, насколько хватало глаз, и за ее пределами лежал в руинах целый город. Какая беспечная девушка или какой старик читали это ужасное пророчество, когда немцы напали на Альбер и вовлекли читателя, и самих себя, и всю эту книгу, кроме уцелевших страниц, в такое бесконечное разрушение?
Конечно, и впрямь у войны есть третья сторона: ибо что сделала кукла, которая лежала в зеленой детской колясочке, чтобы заслужить такую участь – разделить падение и кару Императора?
Когда я вошел в Аррас через Испанские ворота, сады сверкали на моем пути один за другим, просвечивая сквозь здания.
Я шагнул в оконный проем одного из домов, привлеченный смутно различимым сиянием сада; и прошел через пустой дом, свободный от людей, свободный от мебели, свободный от маскировки, и вошел в сад через пустой дверной проем.
Когда я подошел поближе, это оказалось гораздо меньше похожим на сад. Сначала он, казалось, почти призывал прохожих с улицы; столь редки сады теперь в этой части Франции, что это место, казалось, окутано большей тайной, чем обычный сад, оно укрыто тишиной на заднем дворе тихого дома. Но когда человек входил туда, часть тайны исчезала, и казалось, скрывалась в удаленной части сада среди диких кустов и неисчислимых сорняков.
Британские самолеты часто ревели, тревожа в нескольких сотнях ярдов отсюда конгрегацию Собора Арраса, взлетавшую с карканием и носившуюся над садом; ибо только галки появлялись теперь в соборе, да еще несколько голубей.
Около меня дико цвел неухоженный бамбук, нисколько не нуждаясь в людях.
С другой стороны маленькой дикой тропы, которая была садовой дорожкой, высились скелеты оранжерей, окруженные крапивой; их трубы валялись повсюду, разломанные на куски.
Побеги роз пробились сквозь бесчисленную крапиву, но только для того, чтобы их окружил и задушил водосбор. Поздний мотылек искал цветы не совсем напрасно. Он порхнул, с невообразимой скоростью размахивая крылышками, над одиноким осенним цветком, а затем помчался по руинам, которые не являются руинами для мотыльков. Человек уничтожил человека; природа возвращается; это хорошо – такова должна быть краткая философия несметного числа крошечных созданий, жизненный путь которых редко замечали прежде; теперь, когда города людей исчезли, теперь, когда разрушение и нищета противостоят нам, какой бы путь мы ни избрали, следует уделять больше внимания мелочам, которые уцелели.
