— А у вас не найдется чего‑нибудь поесть? Жрать хочется невозможно… — донеслось до тускнеющего разума.
* * *
Тело сняли через пару минут, под любопытствующими взглядами зевак, скопившихся посмотреть на чужое горе. Вжикнул замок на черном пакете, скрипнули колеса каталки, лязгнула сцепка механизма труповозки, принимая скорбный груз, и длинный черный автомобиль выкатился на улицы города, выруливая к окраинам — туда, где коптил небо пеплом городской крематорий. Правда, отчего‑то машина не стала заворачивать вправо, к грязно — серым бетонным плитам заграждения, а развернулось на очередном кольце и выехала за город. Через десяток минут перед черным капотом со звуком хорошо смазанного механизма раскрылись автоматические ворота высотой в четыре метра, чтобы закрыться в ту же секунду, как машина заехала внутрь обширного двора, с десятком безликих зданий из белого кирпича, соединенных меж собой переходами на уровне второго этажа.
На этот раз тележку выкатили гораздо бережней. Черный мешок разрезали вдоль, этим же ножом располосовали сюртук, брюки, рубашку и белье, освобождая жилистое тело от одежды. Бледного старика переложили на медицинскую каталку, над головой тут же развернули переносной тент, закрывая солидный прямоугольник от мира, загудел компрессор, нагнетая внутрь прохладу фильтрованного воздуха. Завертелся хоровод из нескольких медиков, в деловой обстановке, перекидываясь короткими фразами облепивших тело датчиками, подсоединяя к монструозному аппарату в виде десятка белоснежных коробов с зелеными экранами, нагроможденных друг на друга, а все вместе — на передвижную платформу с роликами. Но чем‑то не понравилась людям в белоснежных халатах ленивая синусоида на экранах. Последовали уколы, протянулась к руке нитка капельницы, стегануло ударом тока от двух плоских кругов, и графики, к удовлетворению всех, кто стоял на ногах, начали радовать резкими пиками, ритмичными, вполне здоровыми. Старший группы повел рукой на уровне плеча, обозначая круг, и первым покинул импровизированный шатер. За ним потянулись все остальные, уступая дорогу двум суровым мужчинам в черной форме, с силуэтом полуприкрытого глаза на воротнике мундира.
— Добро пожаловать, — потрепали старика по щеке, заставив того дернутся и недоуменно открыть глаза.
— Это ад?
— Чистилище, — поправили его и легонько отодвинули тент, показав катафалк, все еще стоявший подле. — Но рейс на ад все еще доступен.
— Я думал, все, — старик осторожно потянулся к фиолетовому синяку, опоясавшему шею.
— Нет. Все — это когда ломаются позвонки, — мужчина в мундире резко согнул ладонь, изображая. — Однако наш специалист услышал кое‑что интересное и решил вас всего лишь немножко придушить. Он ошибся?
— Нет! Нет! Я все расскажу! — Заерзал повешенный, вовсе не стесняясь наготы. — Но вы должны гарантировать безопасность моих родичей.
Было видно, что говорить ему дается с большим трудом и болью, но в глазах светилось дикое упрямство пополам с обреченностью.
— Длань императора защитит остатки вашего рода, если то, что вы расскажете, заинтересует нашего господина. Слово.
— Я свидетельствую, — пробасил второй, до того молчавший. — Итак?
— Они создают пророка.
Грозовая линия на горизонте, казавшаяся крошечной и неопасной, на второй день обернулась беспросветным штормом, стегавшим по большим стеклам междугороднего автобуса тяжелыми оплеухами ливня. Мимо проносились темные силуэты построек, смазанные из‑за наплывов воды, еле видимые в желтом свете придорожных фонарей. Изредка небо озарялось вспышкой далекой молнии, давая рассмотреть очередной безымянный поселок по левую сторону от дороги. На секунду все вокруг становилось невероятно четким, хоть и черно — белым — удавалось различить здания сельских церквушек, угловатые паруса мельниц и глади озер в провалах холмов, пока темнота не забирала мир обратно. Приходил гром, заставляя старое стекло дрожать от страха. И так — целую ночь.
Еще одна ночь без сна на очередном маршруте, следующим в город, который мне не нужен. Как, впрочем, и то местечко, из которого я выехал. Вторые сутки я петлял из стороны в сторону, пытаясь убежать непонятно от чего. Не от друзей же? Но и врагов у меня вроде как больше не было — для них я мертв. Тем не менее, что‑то внутри требовало менять города, покупать билеты почти не глядя, лишь бы они проходили через пару — тройку поселений с собственными автостанциями. Иногда я менял направление, пользуюсь попутными машинами, выкидывал купленные билеты и шел пешком до следующей остановки. Несколько раз менял одежду, и даже как в хорошем детективе, прикупил темные очки — от которых, к сожалению, пришлось избавиться из‑за непогоды.
Этот рейс должен был стать последним на пути к железнодорожной ветке и бетонной площадке возле рельс, у которых литерный поезд, проезжающий мимо раз в сутки, стоит ровно пять минут — так написано в интернете. Но он же оказался самым выматывающим — автобус оказался очень стар, бил по спине жестким сидением и кружил голову духотой и влажностью — из резиновой подкладки просачивалась вода, скапливаясь крупными каплями и стекая возле сидения.
В салоне гуляли блики крохотного цветного телевизора, еле слышным бормотанием разбавлявшим шум дождя, мерное дыхание спящих пассажиров и бодрствующего двигателя. Из людей не спали только трое: водитель, я и специалист, рекомендованный дядей Колей — он сидел рядом с обманчиво — сонным видом, прикрыв глаза. Я как‑то проверял, попытавшись коснуться его носа — точно не спит, а еще больно кусается.
Специалиста звали Валентином, был он на два десятка лет старше меня, и с первого же момента не возлюбил обращение 'дядя Валя', попросив называть его Волком — и я даже знаю почему. Я нанял его, чтобы он берег мой сон, но скорее я сторожил его тревожную дремоту несколько раз в сутки. Зато Валентин покупал билеты, вежливо уточняя в маленькие окошки касс: 'для меня и сына', ходил со мной по магазинам и договаривался с таксистами. А еще — он не задавал ни единого вопроса, был молчалив и скоро воспринимался, как очень нужный, незаменимый механизм. Я даже перестал говорить 'мы', планируя следующий ход, заменяя простым 'я'. Мой охранник стал частью путешествия, а не компаньоном.
Где‑то полтора десятилетия назад, когда меня еще не было на свете, дядя Валя служил под началом дяди Коли и был единственным, кто приехал к бывшему командиру проведать, когда с дядькой случилась большая беда. Добросердечность и верность, впрочем, не помешали ему взять за три дня такую сумму, которую мой цех зарабатывал за три месяца, обменяв несколько пачек денег на листок гербовой бумаги — с его и моей подписью. Договор обещал, что о совместном путешествии никто не узнает, а моя жизнь останется при мне, как и содержимое моих карманов.
