Картинка показала крупным планом бетонные руины с ремешком зеленого браслета, ярким пятном выделяющимся на сером фоне.
На место уже прибыло Око Государево…'
— Выключи! Выключи немедленно! — Задрожав голосом, прокричал старик.
— Как прикажете, — дернулся слуга, нажав на кнопку пульта.
— Что делать, что делать, что делать, — бормотал он себе под нос, не зная куда девать взгляд.
— Позволите спросить, погиб близкий человек? — Участливо поинтересовался слуга.
Но до разума в полной панике и раздрае донесся совсем другой смысл.
— Не твое дело! — Вместе с криком, взлетела трость, ударив слугу по лицу. — Не твое дело! — Снова взлетела и опустилась тяжелая палка, попав по затылку согнувшегося от боли мужчины. И вновь ударила по завалившемуся набок телу. — Не смей лезть не в свое дело! — Орал он, не замечая слюны, протянувшейся из уголка рта.
Наумов не замечал, что тело уже не шевелится под ударами, что конец трости уже окрасился в темно — алый.
'Око государево… око государево… зачем они там? Не их дело. Не должно быть. Почему сейчас?!'. — Вспышками прознали голову мысли, не давая осознать содеянное и прекратить.
Трость с треском преломилась в середине, уводя тело вперед, роняя на паркет рядом с телом слуги.
Резкая боль от падения и вспышка в локте неудачно подвернутой под тело руки позволили разуму очнуться. Перед глазами была ровная гладь пола — до самой стены.
— Феня, помоги подняться. — Выдохнул со стоном боли Наумов. — Феня! Бездельник, я кому сказал!
Его слуга был рядом, но никак не мог помочь господину. От тела Фени беззвучно расходилась лужа крови, пока не замерла одним краем у камзола господина. Наумов пошевелился, тихо матеря нерасторопного дурня, но вспышка боли не дала подняться. Рука зашарила по сторонам, по привычке пытаясь нащупать спасительную трость, но наткнулась на нечто вязкое и теплое.
— Феня, прости… — повинился он дрожащей окровавленной ладони перед своими глазами.
Разум старика не выдержал и сменил реальность сбывшегося кошмара на сон.
Пробуждение вышло болезненным — все‑таки возраст, подумал Наумов, принимая заботливо поданный сосуд с жидкостью и тут же его ополовинив. Незнакомый вкус, но пересохшее за ночь горло с благодарностью приняло жидкость.
— До дна, — подсказал незнакомый голос.
— Вы кто? — Раскрыл глаза Наумов, последовав совету. — Что вы смеете делать в моем доме?! — Справедливое возмущение вышло хриплым и неуверенным.
— Тащи его на выход, — грубо отозвался еще один незнакомец, и за его ногу уцепилась чья‑то рука, резко дернув в сторону двери.
— Я вас всех закопаю, — полыхнула злость, призывая силу.
И тут же тело свело неистерпимой болью, невозможной, от которой хотелось рвать живот ногтями, чтобы выцарапать источник муки, полыхающий чуть ниже солнечного сплетения.
— Блокиратор активируется при обращении к дару, — прорвался до разума уставший голос. — Не трогайте силу и боль уйдет.
— Дурень, да на руки его бери, а не тащи за ногу!
— Да он весь в крови!
— Засохла, не видишь что ли, тетеря?
— Отставить разговоры, — вмешался усталый голос. — Майор, неси его к выходу.
Тело тут же подхватили снизу.
— Кто вы такие? — Задал он вопрос непрозрачному шлему перед глазами. — Полиция?
— Око государево.
— Я не подвластен его суду. — Захрипел Наумов. — Согласно уложений, я не слуга твоему императору.
— Подождите с вопросами до выхода, — вмешался главный, открывая перед ними дверь.
— Слышите? — Не сдавался Наумов, пытаясь удержать голову над рукой имперского слуги. — Вы не имеете право врываться в мой дом. Дайте телефон! Верните мне мой телефон!
Солнечный свет ослепил глаза, привыкшие к полумраку коридоров и лестниц, так что камеры и журналистов рядом с ними он увидел только после того, как его поставили на ноги, и удалось проморгаться.
— Не имеете права! — Сорвался голос, возмущенный очередным кощунством по отношению к его привилегиям.
— Готовы? — Спросил старший толпу и получил сноп фотоспышек в ответ.
— Не имеете права! — Орал Наумов, не понимая, как эти люди без рода и племени смеют так нагло на него таращится.
— Именем Императора, за преступление особой тяжести и покушение на собственность и интересы престола, род Наумовых предается забвению на территории Империи. Потомки ныне вольны получить иную фамилию, до получения оной зовутся Ванькиными.
— Не имеете права! — Попытался докричаться до небес старик, чуть не рухнув на траву.
— Я слышал. — Отозвался один из конвоиров.
— Я видел, — гулко произнес тот, кто поддержал старика под руку.
— Я свидетельствую, — голосом поставил точку четвертый и последний в группе.
— Именем Императора, за покушение на убийство, Ванькин Александр Михайлович приговаривается к смерти через повешение.
— Я слышал.
— Я видел.
— Я свидетельствую.
— Приговор исполнить немедленно.
Бывшего Наумова резко потащили к ближайшему тополю, не обращая внимание на попытки остановится и крики о правах и невиновности. Осознав, что все тщетно, старик поймал объектив ближайшей камеры, с силой дернулся, дав себе секунду на последнее слово.
— Я его убил, ты слышишь? — Совсем другим тоном заявил глава мертвого рода в равнодушный объектив. — Я его убил твоего сына! За всех наших, слышишь!!
Окончание фразы вышло смазанным, так как сильный рывок буквально в одно движение перенес его к разлапистому тополю возле дома. Памятное по детству, оно дарило отдохновение и тень в жару, прятало в своей кроне нашкодившего наследника. Слезы сами появились на лице, туманя зрение.
Обернул толстую ветвь конец петли, зацепило подбородок шершавой веревкой, и мир резко дернулся вниз, не давая вздохнуть и вскрикнуть.
— Все, завершили. Камеры выключить, пленки и карты памяти все до единой к досмотру. Утаите — повешу рядом.
— Спасибо, господин генерал. Можно личный вопрос?
— Дозволяю.
— Его обязательно было вешать? Как же суд и следствие?
— Как вы собираетесь держать одаренного в тюрьме?
— Но у вас же есть соответствующий персонал?
— У них есть работа важнее, чем охранять убийц.
— Еще раз спасибо.
— А у вас не найдется чего‑нибудь поесть? Жрать хочется невозможно… — донеслось до тускнеющего разума.
* * *
Тело сняли через пару минут, под любопытствующими взглядами зевак, скопившихся посмотреть на чужое горе. Вжикнул замок на черном пакете, скрипнули колеса каталки, лязгнула сцепка механизма труповозки, принимая скорбный груз, и длинный черный автомобиль выкатился на улицы города, выруливая к окраинам — туда, где коптил небо пеплом городской крематорий. Правда, отчего‑то машина не стала заворачивать вправо, к грязно — серым бетонным плитам заграждения, а развернулось на очередном кольце и выехала за город. Через десяток минут перед черным капотом со звуком хорошо смазанного механизма раскрылись автоматические ворота высотой в четыре метра, чтобы закрыться в ту же секунду, как машина заехала внутрь обширного двора, с десятком безликих зданий из белого кирпича, соединенных меж собой переходами на уровне второго этажа.
