— А как же “так интереснее”! — отскочил в сторону я.
— А мне так еще интереснее, — злорадно отозвался Стас, вновь распахивая ладонь для атаки.
— Очевидно, у кого сейчас преимущество, — прокомментировал Рогозин, пока я уворачивался от очередной сияющей стрелы. — Голицын даже не воплощает стихию, которая дала бы удары помощнее, потому что и таких пока достаточно. Противник плохо управляет чистой энергией. Судя по движениям Матвеева, он еще не умеет ни ставить покров, ни делать непрямые удары…
— А это вообще честно? — спросила со скамейки Роза.
— Забудь это слово в бою, — отрезал преподаватель. — У каждого свои преимущества.
Его комментарии реально мешали, и я очень старался на них не отвлекаться. Раз за разом прицеливаясь и выбрасывая ладонь, Голицын самозабвенно швырялся в меня чистой энергией. Это было все равно что выходить с кулаками против пистолета — мне осталось только уворачиваться и лихорадочно думать. Передышки были короткими — всего пару секунд, пока он восстанавливался между ударами. Очередной синий поток, сорвавшись с его руки, лизнул, как пламя, мое бедро, и броня на мне заалела чуть сильнее. Следом вокруг него вовсю заплясали эмоции — видимо, в пылу поединка забыл, что решил ничего не чувствовать. Широкие фиолетовые волны победно прыгали и сплетались, выпуская наружу и его злорадство, и тщеславие. Превосходство, которое у него пока что было в бою, теперь, очевидно, захватило и его голову.
— Чего ты так смотришь? — фыркнул Голицын, метя мне прямо в лоб. — Не сработают тут твои фокусы! Хоть двадцать себя сделай, меня хватит на всех!..
А вот тут ты не прав: хватит тебя только на тех, кого увидишь — а ты не увидишь ни одного. Уворачиваясь от нового удара, я мысленно перехватил эти волны, сплел их до плотной фиолетовой ткани и накинул ему на голову, как наволочку, чуть искажая его реальность — убирая из нее себя. Сияние на его ладони, готовое вот-вот сорваться новым потоком, растерянно замерло и слегка ослабло. Голицын озадаченно завертел головой по сторонам, ища меня и не находя, хотя я сейчас был прямо перед ним. Наконец-то хоть одно мое преимущество.
Подскочив, я с силой ударил ему по темени. Синева с моего кулака, казалось, пробила до основания синеву его покрова и превратилась в сочную красноту на его броне. Он резко дернулся в мою сторону, сжал кулак, собираясь врезать в ответ — и, уперевшись глазами в мое лицо, не увидел меня. Шустро обогнув, я нанес еще один удар, и его защита заалела еще сильнее.
— А вот пример, — прокомментировал Рогозин, явно понявший, что происходит раньше остальных, — как можно потерять свое преимущество за мгновение, если недооценил силу соперника.
В следующий миг вместо синевы с ладони Голицына сорвалось мощное пламя, будто там зажглась газовая горелка. Он крутанулся, разбрасывая огонь во все стороны, чтобы уж достать меня наверняка. Воздух мгновенно пропитался жаром. Пылающие языки едва не лизнули меня. Я резво отскочил, избежав новой красноты на защите, которая от такого могла бы стать и фатальной. Соперник напряженно свел брови, прислушиваясь к моим шагам и отчаянно вертя головой, пытаясь поймать хотя бы мою тень. Но иллюзия прятала меня надежно. Максимально беззвучно я подобрался к нему с другой стороны, собираясь еще раз пробить кулаком покров, уже изрядно побледневший с начала поединка — словно чем больше сил противник тратил на атаки, тем меньше их оставалось на оборону.
— Слева! — вдруг крикнула Островская, явно сообразившая, что тут творится.
Голицын прытко развернулся — и пламя с его руки, хоть и отправленное вслепую, полетело четко в меня. Я молнией отскочил, и оно косо пронеслось над моей головой, чуть не задев. Будь тут уловители, они бы сейчас заверещали как бешеные.
— Сзади! — вновь крикнула Островская, не давая мне сделать и шага.
Стас мигом обернулся и пульнул еще одним огненным потоком в меня. На этот раз я увернулся чудом.
— Нельзя подсказывать! — возмутился на скамейке Генка.
— А почему нельзя? — спокойно отозвался Рогозин. — В реальном мире все можно. Главное — выжить.
— Справа! — внезапно закричала Роза, указывая в противоположную моей сторону.
Голицын, не сообразив в пылу боя, кто и зачем кричит, крутанулся туда и напитал воздух огнем — невольно дав мне немного передохнуть.
— Спереди! — снова крикнула Островская.
— Сзади!.. — тут же завопил Генка.
А следом загалдела и остальная группа, наполняя спортзал хаосом. Одни указывали прямо на меня, другие — в иные стороны. Так что я сразу услышал всех, кому не нравлюсь и кому нравлюсь — но составлять списки сейчас не было времени. Потоки яркого пламени слетали с ладони и щедро раскидывались по всем указанным направлениям.
— Слева!
— Сзади!
— Спереди! — боевито вопили студенты, явно пытаясь сделать поединок еще веселее.
— Справа!..
Даже я бы запутался, если бы это осмыслял, а мой противник все равно что был с завязанными глазами. Слепо швыряясь огнем во все стороны, он вертелся как детский волчок — вынуждая и меня уворачиваться так же быстро.
— Справа! — надрывался Генка.
Пока Голицын сообразил, кто кричит и где находится противоположная сторона, я подскочил к нему и с размаху врезал кулаком по его покрову, который все больше бледнел от каждого выпущенного потока жара. Броня соперника сочно заалела. Тут же жгучие языки понеслись в меня. Я отскочил, сжимая наливающиеся синевой кулаки. Внезапно мой противник весь — от макушки до пяток — окутался ярко-красным пламенем, демонстрируя еще один отличный стихийный щит. Студенты на скамейках ненадолго замолчали, любуясь огнем вокруг него, а я максимально бесшумно шагнул к нему, готовый нанести удар синевой прямо в это дрожащее пламя.
— Не подходи без покрова! — вдруг крикнул со скамеек Генка.
— Сзади! — следом пришла в себя Островская.
Голицын аж со свистом обернулся и послал в указанную сторону огненную волну, от которой я еле отскочил. Следом все опять загалдели, намеренно или невольно сбивая его с толку, на десятки голосов указывая разные направления. Он дико завертелся, посылая повсюду потоки жара, которые вполне могли спалить человека. Я же теперь не мог причинить ему ущерба без еще большего ущерба для себя — ни приблизиться, ни ударить. Выставив этот щит, он стал для меня неприкасаемым, в то время как я неприкасаемым не был. Огонь словно объявил меня персональным врагом, пытаясь покусать любой ценой — всюду, куда бы я ни свернул. Мне же оставалось только отскакивать все дальше к границам нарисованного круга.
— За край арены не выходи, — бросил Рогозин, будто запирая меня в горящей клетке.
Пламенный обстрел продолжался, вынуждая меня беспрерывно уворачиваться и перебегать с места на место, пока охотник перезаряжал свое “ручное” ружье. Очередной выброс огня пронесся совсем близко, едва не задев мою щеку. Чем дальше, тем тяжелее становилось от него спасаться. Дыхание срывалось, ноги уже подрагивали от усталости. Превосходства у меня сейчас не было ни в атаке, ни в обороне. Казалось, еще чуть-чуть и язык пламени поймает меня и окрасит в свой цвет броню.
— Я же говорил, — прокомментировал Рогозин поверх вопящих голосов, которые истинно или ложно указывали, где я, — фокусы сами по себе не дают преимущества. Важно их правильно разыграть…
— Справа!
— Слева!
— Сзади! — азартно вопили студенты.
Отчаянно щурясь в тщетной попытке меня разглядеть, Голицын бешено вертелся во все стороны и щедро швырялся огнем — будто противников у него было не один, а сотни и окружали они его со всех сторон. Вот только пламя, срывавшееся с его ладоней, пылало уже не так ярко, как в начале. Устал он, очевидно, не меньше меня, а то и больше, и передышки между атаками становились все длиннее.
— Слева! — надрывались на скамейках.
— Спереди!..
В крики студентов Голицын больше не вслушивался, явно уже не различия помощников и противников. Перегревали мозг они изрядно.
— Да заткнитесь все! — не выдержал он, пытаясь уловить мои шаги за этим орущим хаосом. — Я его не слышу!
