скрипнул зубами кузнец и глазами меч свой пошарил.
– Не шебуршись, кузнец, а то сызнова петь возьмусь и тогда уж до конца допою.
– Так чего ж сразу не допела?
Рядом Иван Царевич завозился, тоже глаза открыл, лежит, в небо звездное смотрит, к разговору прислушивается.
– А какой мне с того прок? – Дрёма спрашивает. – Кощей, подлец этакий, даже корочкой сухой ни разу не отблагодарил, а вы мяско вкусное старухе не пожалели, хотя и сами толком не ели.
– Откуда про то ведаешь? – Кузнец уже немного в себя пришел, на старуху глядит, подвох в ней выискивает.
– Слухом земля полнится. Чем вы Языкишну так напужали, что она второй час круги вокруг дома свово наматывает, войти боится.
– Подходом особым да шуткой доброй, – не стал вдаваться в подробности Яков.
– Шутники, значит, – усмехнулась Дрёма. – Я тоже шутки люблю. Может, и со мной какую сотворите, а?
Молчит кузнец. Да и чего тут скажешь. Не ему тягаться с Дрёмой, нет от нее спасения, коли рот раскроет и петь примется.
– Правильно, молчи, – похвалила Дрёма. – А Языкишну и я терпеть не могу. Жадная она, хлеще Кощея проклятого.
– Чего ж ты своего хозяина ругаешь?
– Не хозяин он мне! – неожиданно рявкнула старуха, да так зычно, что с березы бруньки сухие посыпались. Но в руки себя взяла, остыла чуток. – Я сама по себе. А токма договор проклятый с ним с дури подписала, думала, в покое оставит, да куда там! Сел окаянный на горб и не слезает боле. Еще и ножки свесил. Нашел себе колыбельную ходячую!
– А тебе и не в радость прям!
– А чего ж мне за радость с того?
– Так ведь то сущность твоя противная, – грубо отвечает кузнец, а Иван Царевич незаметно так его сапогом в ногу тырк да тырк – мол, помалкивай, покамест совсем худо не пришлось. – Да погоди ты! – отмахнулся Яков. – Не вишь, разговор у нас сурьезный с ней.
– Противная, говоришь? – склонила старуха голову. – А ты, значит, из шелков весь да шерстью белой по макушку порос?
– Не весь, и не шестью, – повел плечами кузнец, – а все ж людям плохого не делал и делать не собираюсь.
– А я, по-твоему, так сущим вредительством занимаюсь? – обозлилась старуха, зубы показывая.
– А разве нет? – не испугался тот ощера неприятного.
– А разве да?
– А разве… нет, это уже было. Вот черт, голова сопсем ничего не соображает. – Яков потер пальцами лоб.
– Дурень ты! Сон я сладкий людям даю.
– Ага, вечный, – буркнул Яков.
– А енто кому как! Кому вечный, а кому просто здоровый – кажному свой сон нужон.
– Будто просят тебя о том.
– Просють.
– Ну ладно, некогда нам с тобой лясы точить, – выпрямил спину кузнец. – Хошь усыплять – так усыпляй, а не хошь…
– Дурак ты! – сплюнула в костер старуха, и тот притух немного, но потом опять разошелся, искрами стрельнул. А Дрёма поднялась с земли и прочь с поляны заковыляла. У куста орехового остановилась, клюку оброненную подобрала, мясо подмышку сунула, обернулась. – Как есть дурак, – и скрылась в чащобе лесной темной.
– Не понял, – пробормотал кузнец, в темень ночную вглядываясь до рези в глазах. – Чего это она?
– Питание, – поднялся с земли Иван Царевич.
– Чего?
– Правильное питание, говорю, оно даже из нелюдей человеков правильных делает. В смысле, добрых.
– Это чего за хвилософия такая?
– То не хвилософия, а правда жизни. Сам же видел, – кивнул Иван Царевич, куда Дрёма скрылась. – Как мясо на нее подействовало!
– Думаешь, мясо?
– А то что ж? Ты видал когда-нибудь злым сытого человека?
– Видал, особо если разбудить его не вовремя.
– Да я не об том. Слушай! – ухватил Иван Царевич кузнеца за руку.
– Что такое? – заволновался тот, по сторонам тревожно оглядываясь.
– Да нет, не то! Может, Кощея проклятого мясом накормить – он в раз и подобреет.
– Да-а, накормить, – засомневался кузнец. – А если он жрать не захочет, то бишь добреть.
– Так кто ж его спрашивать-то будет? – честно удивился Иван Царевич. – Впихнем!
– Он те впихнет! – проворчал Яков в ответ. – Он те так впихнет.
– А ты ему мечом пригрозишь.
– Угу, и кулаком в морду.
– Точно!
– Знаешь чего?
– Чего?
– Спать давай! – Кузнец завалился набок и захрапел.
Иван Царевич долго смотрел на друга, ничего не понял – хороший же план, верный! – и тоже на боковую завалился.
Утро вечера, как говорится, мудренее.
И откуда в самом деле друзьям знать было, что Дрёма с Кощеем вдрызг разругались.
– Я те кто? – спрашивает Дрёма у Кощея, как тот ее к себе вызвал да заказ очередной вручил. – Шкатулка музыкальная али кровать-качалка с собакой гончей на пару, шоб гоняться за кажным и убаюкивать? То лешего усыпи, то зверье к обеду, теперь Ивана с кузнецом. А заптра чегось? Звезд тебе в хоромы твои поганые с неба похватать?
– Ты, Дрёма, того, – погрозил Кощей пальцем, – говори да не заговаривайся! А то мигом в холодную загремишь. Делай, чего велено, не рассуждай!
– А и упекай! Надоел ты мне хуже горькой редьки. В договоре чего сказано?
– Чего?
– А того! Отпуск у меня должон быть! И содержание мясное. Где оно, содержание-то? На одних бобах вареных сижу, пучит ужо от них. Скоро почище Горыныча летать зачну.
– Енто с чего же? – нахмурился Кощей.
– Ну, конечно. Откендова тебе знать-то про бобы и свойство их противное, коли ты вообче их не жрешь. А мне каково? Иной раз к зверью близко подобраться не могу.
– Почему?
– А потому! – крутнула головой Дрёма. – Бобы неудержимо прут, свист от них стоит, аж дичь шарахается.
– Это все? – побарабанил пальцами по львиной голове Кощей.
– А чего тебе еще, ирод ты костлявый? К тому ж, отпуск у меня сейчас.
– Подождет твой отпуск! Сделаешь дело – отдыхай, сколько влезет, а токма ты мне во, позарез как нужна!
– А мясо?
– О мясе отдельный разговор, – поерзал на троне Кощей. Больно неудобная тема была для него. Мяса мало было, едва впритык ему с Горынычем хватало, а тут еще карга со своими требованиями. Вынь ей да положь, вишь ли!
– Какой еще отдельный? – сорвалась старуха. – Ты мне не крути – напрямую говорь!
– Ах, на прямую? – разозлился Кощей. – Прямоты захотелось? Вот тебе прямота: коли Ивана с кузнецом не усыпишь – в каталажку загремишь! Нет, как сказал, а? А о мясе, так сама подумай! Откуда ему взяться, коли ты будто полудохлая за дичью гоняешься? Работай лучше, и мясо тебе будет!
– Ах, та-ак! – закипела Дрёма.
– Да, та-ак! – передразнил Кощей. – Иди и не рассуждай боле! Распустились тут…
– Ну, погоди, Кощеюшка, – процедила сквозь зубы Дрёма, –
