Ознакомительная версия.
Это стало полным откровением для фольклористов. Оба собирателя записывали былины в Олонецкой губернии, получившей название «Исландии русского эпоса». Заслуга этих собирателей – в их стремлении к максимальной точности записи, а также в наблюдениях над условиями жизни эпоса в устах северного крестьянства. Особенно велико значение сборника Гильфердинга, обратившего внимание на роль личности сказителей и расположившего материал не по сюжетам, а по сказителям. С тех пор этот метод расположения эпического материала (не только былин, но и сказок) стал обязательным требованием для научных сборников по русскому фольклору.
Довольно быстро удалось отследить происхождение и весь путь былин. Считается, что, зародившись в X–XII веках в княжеско-дружинной среде южной Руси, а также тесно с ней связанном Новгороде, героические – княжеские и дружинные – песни были после падения Киева и его запустения в начале XIII века перенесены в Галицко-Волынскую Русь и Русь Суздальско-Ростовскую. Там дружинная поэзия продолжала развиваться уже в условиях удельно-княжеского строя. Духовное сословие также создало обширный эпос. Слагателями и певцами этих былин были представители широко развитого в Древней Руси паломничества – калики-пилигримы. Одновременно в больших торговых городах, особенно в Великом Новгороде, главным образом в XII–XV вв., торговая буржуазия заказывала скоморохам свои новеллистические былины. Вся эта продукция предыдущих эпох, конечно, не без утрат и видоизменений, была принесена (видимо, через тех же скоморохов) в Московскую великокняжескую, а затем царскую и боярскую Русь (XV–XVII вв.).
«Боярская» былина достигает расцвета в XVI в. Именно ей мы обязаны модифицированным образом князя Владимира, подозрительно смахивающим на Ивана Грозного, «сафьяновыми сапожками» и развесистыми шапками героев. В целом антураж «княжего двора» из поздних былин совсем не киевский, а царско-московский.
С XVII в., особенно после истребления скоморохов, былины окончательно «спускаются в народ», и к XIX–XX вв. их последними хранителями оказываются преимущественно северные крестьяне-сказители.
Столь запутанная и сложная история былин влекла за собой и социальную трансформацию их героев. Дружинник Илья в устах церковной среды делается под конец жизни монахом и даже киевским чудотворцем (да-да, вот и наш старый знакомый Илья «Сапожок» Печерский); в боярской среде Илья превращается в «старого казака», верного правительству; в казацкой – наоборот, Илья защитник и представитель «голи казацкой». Наконец, в устах северного крестьянства Илья – крестьянский сын «из города Мурома, села Карачарова».
Похожей трансформации подвергся и облик дружинника Алеши Поповича. В светской и «демократической» среде его сословное прозвание «Попович» стало для Алеши роковым. Былой героический образ снизился до комического.
Невольно приходит мысль: как задумаешься над судьбой былинных персонажей, так и пропадет всякая охота совершать подвиги.
В XIX веке главным хранителем былинного эпоса стал далекий и глухой Север. Немного былин удалось записать в северной и южной Великороссии, Поволжье и среди русского казачества на Тереке, Волге, Дону и по Уралу. Следов бытования русских былин на Украине очень мало, былин в подлинном смысле там вообще записано не было. Чрезвычайно редкими оказались записи былин или сказок с былинным содержанием в Белоруссии. Тем не менее на основании некоторых исторических свидетельств (например, письма оршанского старосты Кмиты Чернобыльского от 1574 г. с упоминанием Ильи Муромца и Соловья Будимировича) фольклористы пришли к выводу, что былинный эпос был когда-то распространен на юге и юго-западе.
Лучше всего к эпохе научных записей (вторая половина XIX в.) былины сохранились в Олонецкой и Архангельской губерниях. Для этого было много оснований: отдаленность Севера от политических и культурных центров, часто необычайная глушь заброшенных среди лесов и озер селений, отсутствие хороших путей сообщения. Сильно повлияло на сохранение былин наличие ряда промыслов, таких, как рыбный, для которого характерны длительные процессы плетения сетей или ожидания ветра на берегу. Да и лесорубы вынуждены были проводить долгие зимние ночи без дела в таежных избушках. Все это, вкупе с медленным проникновением в глушь грамотности, создавало вплоть до революции благоприятную обстановку для сохранения русского эпоса в его устном бытовании. Свою роль сыграло и отсутствие на Севере крепостного права. Вместе с упорной борьбой за выживание это сформировало особый «северный характер» с его чувством достоинства, упорством в работе, смелостью и предприимчивостью. Былинные богатыри оказались близки и понятны сознанию «северовеликоросса».
Исполнение былин никогда не было на Севере профессиональным. Правда, сказителей нередко приглашали участвовать в рыбном промысле. Пение былин приравнивалось к самой работе, и сказитель получал равную долю с другими членами артели. Как тут не вспомнить варяжского скальда, задающего пением ритм гребцам!
Сказители обычно принадлежали если не к состоятельным, то к вполне крепким крестьянам. Бедняки среди них были редкостью, хотя именно из бедноты происходила Мария Кривополенова. Для запоминания и исполнения былин, по признанию северного крестьянства, требовалось обладание «особенным талантом».
Это действительно так. Каждое новое исполнение былины становилось актом творчества. Дело в том, что сказителю не обязательно заучивать былину наизусть, главное – запомнить сюжет и имена героев. Дальше помогают мнемотехники, заложенные в «типические запевы», и сам блочно-формульный принцип построения былины – если ты помнишь определенный набор формул, пой, не собьешься. Таким образом, сказитель избавлялся от необходимости держать в голове огромный массив текста. Но зато каждый раз он как бы заново собирал былину из множества готовых блоков. Он мог сделать ее короче, длиннее, динамичнее, медленнее, жестче, лиричнее… Сказитель мог все.
Справедливости ради отметим: традиционность былинного стиля, помогавшая сказителям, влекла за собой нечувствительность к смыслу выражений и оборотов. «Окаменелые эпитеты», употребленные по привычке, могли оказаться совсем не к месту. Типичные примеры: князь Владимир называется ласковым даже тогда, когда он весьма неласков; царь Калин своего же татарина зовет «поганым», а татарин, передавая грозное приказание князю Владимиру от имени своего повелителя, называет последнего «собака Калин царь».
Личность сказителя проявлялась не только в подборе репертуара, но и в трактовке характеров героев. У набожного сказителя и богатыри окажутся преувеличенно набожными; у сказителя-«книжника» в былину проникнут книжные обороты речи. Ясно, отчего в устах портного голова Идолища Поганого после удара Ильи Муромца отлетает, «будто пуговица». Один сказитель подробно опишет наказания героев, другой обойдется с ними ласковее и т.д. Этим же объясняется, почему у двух сказителей, «понявших» (т.е. перенявших) былину у одного и того же лица, текст может иметь более или менее заметный индивидуальный строй.
Ознакомительная версия.
