— Но мы уже сделали все три круга! — воскликнул малыш.
— Продолжаем! — Чарли был близок к отчаянию.
Королевские слезы остались такими же темными, как и прежде. Дети продолжали движение до тех пор, пока у некоторых не закружилась голова.
Тогда мистер Комшарр с печалью сказал:
— Это я виноват! Разве кто-нибудь поверит, что мне меньше двадцати лет?
Пустое место между Оливией и Эммой приковало к себе все взгляды. Дети так и стояли под деревом, а в стороне, закрыв лицо руками, всхлипывал мистер Комшарр. Небо стало затягиваться тучами. Под широкими, густыми ветвями потемнело, и дети уже с трудом различали лица друг друга. Но рук не отпускали, что-то их удерживало.
Внезапно на дальнем конце поляны закачалась и зашелестела высокая трава, хотя никакого ветра не было. Оттуда кто-то медленно крался к ним. Потом поднялся.
— Зверь, — дрогнувшим от страха голосом произнес мистер Комшарр.
— Аза, — еле слышно выговорил Чарли.
Темный горбатый зверь медленной, тяжелой поступью направился к кругу детей. Никто из них не тронулся с места. Он подошел и занял место мистера Комшарра между девочками. Эмма, хоть сердце у нее и колотилось в самом горле, положила руку на голову зверя. Оливия, глядя на Эмму, сделала то же самое.
Остальные с изумлением наблюдали, как зверь позволил девочкам запустить пальцы в длинную грубую шерсть. Круг снова замкнулся.
Не говоря ни слова, дети возобновили бег по кругу. Зверь бежал вместе с ними.
Чарли не отрывал глаз от изборожденного рубцами ствола. Кровавые слезы потекли быстрее. Они стекали на влажную землю и впитывались в нее.
Дети начали второй круг. Серая кора сочилась темными ручейками, у корней дерева уже образовалась небольшая лужица.
Начали третий круг.
На этот раз Чарли оторвал взгляд от страшных слез. Он думал о том, что они никогда не иссякнут, а будут течь до тех пор, пока хоровод не окажется по колено в темно-красной воде.
Слезы теперь текли очень быстро, в воздухе послышался гул, и ветви зашелестели. Легкий ветерок превратился в сильный, холодный, резкий ветер, от которого ветви дерева запели какую-то древнюю мелодию. Ветер обжигал детские лица, забирался под теплые куртки и пальто, ерошил волосы.
— Смотри, Чарли, смотри! — закричал Билли.
Но Чарли боялся взглянуть. На лицо ему шлепнулась тяжелая холодная капля.
— Смотрите! Смотрите! Смотрите! — закричали и другие.
Чарли перевел взгляд на крону. Оказывается, пошел дождь, он стекал с ветвей и полз по серому стволу. Глубокие борозды на коре теперь были чистыми, как лед. Слезы, которые их омывали, стали прозрачной, чистой водой.
Дети опустили руки. Они смотрели сквозь ветви, и ветер осыпал их красными и золотыми листьями. По мере того как ветер срывал с дерева осенний наряд, открывалась промытая, сверкающая, словно серый жемчуг, кора. Листья плыли танцующими язычками пламени над стенами замка, над рекой, над домами. Красные и золотистые облака листвы накрывали крыши, сады, переулки и дороги, как будто в самый разгар зимы кто-то разостлал золотистый осенний ковер.
* * *
В роскошных апартаментах «Империи» Эми Бон в ужасе посмотрела на свой палец. Потом открыла окно, сдернула кольцо с изумрудом и выкинула его.
— Не-ет! — завопил колдун.
В комнату влетело целое облако яркой листвы и вынесло его за окно. Шар зеленого колючего перекати-поля облизывало алое пламя.
Эми глубоко вздохнула, закрыла окно и выбежала из «Империи».
В номере девять по Филберт-стрит в ванне очнулась бабушка Мейзи.
— Подумать только! — обратилась она к моли. — Кто это оставил окно открытым? — Она заметила, что ее всю засыпало листьями.
Листва проникла и в академию Блура. Ветер распахнул тяжелые двери главного входа, и листья ворвались в холл. Они взлетели по лестнице, закружились по коридорам, приклеились к стенам, проскользнули под каждую дверь.
— Хватит! Довольно! — стараясь увернуться от вихревого потока листьев, орал старый Иезекииль.
— В чем дело? — строго посмотрел на сына доктор Блур.
— А я откуда знаю? — Манфред схватил кресло с Иезекиилем, затолкал его в кабинет доктора Блура и закрыл дверь на задвижку. — Они до нас не доберутся, — сказал он и потер руки, вокруг которых посверкивали искорки.
На вершине Музыкальной башни мистер Пилигрим смотрел на танцующую за окном огненную листву. В памяти его вдруг забрезжили какие-то имена. Он напрягся, стараясь вспомнить их. У него было такое ощущение, будто он плывет по темной, глубокой воде. Вдруг он увидел чье-то лицо.
* * *
Высыпавшие из «Зоокафе» взрослые и дети, разинув рты, смотрели, как по небу несется пламенеющий поток листвы.
Бартоломью Блур уже готов был уйти вместе со своей семьей, когда Чарли ухватил его за рукав.
— Спасибо, мистер Блур, — сказал он. — Заклинание нам помогло.
— Ты бы лучше сначала выяснил, что из этого всего вышло, а потом уж благодарил, — ответил Бартоломью.
— Да-да, конечно, но все равно спасибо и спокойной ночи!
И вдруг Бартоломью улыбнулся:
— Спокойной ночи, Чарли.
Он пошел прочь, а Нерен обернулась и на прощание помахала мальчику:
— Он не такой уж и плохой! Понял, Чарли Бон?
Пообещав друзьям позвонить в случае как хороших, так и плохих новостей, Чарли и дядя Патон отбыли к номеру девять на Филберт-стрит.
Едва завидев на подоконнике зажженные свечи, они сразу поняли, что в их доме произошли какие-то перемены. Бабушка Бон никогда не проявила бы такого внимания к брату. Чарли буквально взлетел по ступенькам крыльца. Дядя Патон шагал сзади.
На кухне Эми с Мейзи пили чай.
— Где вы пропадали? — Мама крепко обняла Чарли. — Я так извелась…
Он не стал спрашивать ее, где была она, зная, что этого она ему никогда не скажет.
— Очень рад видеть тебя, мама!
Мейзи успела испечь большой и очень вкусный бисквитный торт, что было подвигом для человека, температура которого всего час назад была более низкой, чем в морозильной камере хорошего холодильника.
Наконец Патон рассудил, что время настало.
— Эми, мы нашли твоего мужа, — взяв ее за руку, очень мягко, осторожно и ласково произнес он.
Эми прижала руки к груди:
— Лайелла? Как?
С помощью Чарли Патон рассказал все, что, по его мнению, ей следовало знать. Как Манфред загипнотизировал Лайелла. И как с помощью зеркала Аморет Чарли нашел отца. Ни Патон, ни Чарли не упомянули о колдуне. Кроме того, оба, не сговариваясь, решили, что и о глубокой заморозке Мейзи лучше не говорить.
