Единственная, кто привлекает взоры — это суккуб. И не тем, что кожа у нее приятного мебельно-краснодеревянного цвета, а всей одежды — мизерное количество проклепанных ремешков. Тут и не такие наряды видали. Берлинцы, как говорится в путеводителе, открыты для новых веяний. Но даже для них веяния (я бы сказала «миазмы»), исходящие от суккуба, СЛИШКОМ новы. От суккуба пахнет развратом. Нет, не сексом, не спермой, не феромонами и не дешевой кожей садомазо-прикидов. Именно развратом.
Наконец-то я могу рассмотреть этого непрошенного гостя своей психики в деталях. Ее главный козырь — совсем не красота, которой она, откровенно говоря, не обладает. Ее козырь — да нет, просто джокер — это обещание преступления. Преступления табу и запретов. Тех самых, неприкосновенных. Снести которые значит превратиться в отщепенца, в маньяка, в урода, коему воды перед смертью не подают и грехов не отпускают. Суккуб отыскивает маленькое грязненькое чудовище в каждом мозгу и беззаботно предлагает: повеселимся? Без последствий. Соглашайся — и я все устрою!
И откуда во МНЕ могла завестись натуральная бордельная мамка? Загадки сферы сексуальности. Отринутой и задавленной в ходе освоения сферы особо тяжких преступлений. Что поделать: лишь в кино женщины-киллеры щеголяют чисто женскими выпуклостями и чисто женским обаянием. Реальный киллер — существо бесполое. Как, впрочем, и суккуб.
Но пока эта бесполая врушка изображает суперсекси, мы вряд ли сможем поговорить нормально. Я загривком чувствую: напряжение в зале растет. Впрочем, суетиться не стоит. Поглядим, как дело обернется.
Итак, сидим себе, любуемся на реку огней, текущую в обе стороны магазинами, ресторанами и отелями.
Дракон жрет морковно-ореховые carrot cake — уже пятую штуку жрет, если мне память не изменяет. Берет весь торт целиком (нет, никаких «to go», голубчик, мы его здесь съедим, резать тоже не надо, давай сюда подносик), вызывая нервный тик у парня за стойкой, подходит к столу, обводит нас приглашающим взором, потом втыкает коготь в центр кондитерского сооружения в полметра диаметром и тащит в ротик с укоризненной миной. Дескать, если никто не готов присоединиться к моей скромной трапезе, придется самой…
Не, никто не готов. Ламия по имени Фурия лопает креветок, которых в Starbucks отродясь не подавали. Чистит их прямо на стол и ест сырыми. С пивом. Сочетание для меня немыслимое. Суккуб пьет эспрессо. Литрами. В жизни не видела, чтоб человек пил эспрессо из самых больших старбаксовских кружек. У нормального существа и после небольшой чашечки местного эспрессо в животе бабочки порхают. Но суккубу нужно много энергии, не то она станет жрать посетителей и лампочки.
Хуже всех веду себя я. Я делаю то, чего отродясь в этом кафе не делала. Я курю сигару. Настоящую кубинскую кохибу ручной скрутки из тех, что любимы Фиделем Кастро и мной. В верхнем мире все еще живо и возможно — и стоит рядом пахнущий невероятной крутостью хьюмидор[53] и удобная старинная гильотинка для сигар, которая одним своим видом заставляет губы курильщика восторженно округляться.
Дождалась-таки неприятностей наша компания, в которой только бешеный мизогинист способен увидеть милых дам из «Секса в большом городе»! К нам направляется развеселый мужичок с сакраментальным: «Не меня ли вы ждете, девочки?» Суккуб поднимает вспыхнувшие янтарем глаза. Фурия чуть шире приоткрывает рот, ее ядовитые зубы начинают выдвигаться. Я чуть заметно качаю головой. Без убийств, дорогие мои, без убийств.
Мужик продолжает пороть непристойную чушь. Конечно. Теперь мы либо должны покинуть любимое кафе, либо придется терпеть его выходки. Нет, дружок, ты плохо просекаешь ситуацию.
— Лежать! — приказывает суккуб, проводя ладонью где-то в области ширинки нежданного ухажера. Подумав, добавляет: — До следующего года лежать.
Мужик усмехается и запускает руки в карманы. Глаза его дико округляются. Недосчитался, видать, заданных объемов.
— Иди, милок, иди, — напутствует ламия, посверкивая зубами и невозможно шепелявя, — не то она фрок еффе уфелифит.
Несчастный убегает, путаясь в ногах.
— Позабавились? — осведомляюсь я. — Пожрали, позабавились, поглазели? Будем о деле говорить?
— А ты начни, — причмокивает дракон, облизывая перемазанные кремом когти.
— Ладно. У кого из вас — самая свежая информация об объекте?
Опа! Сама не заметила, как заговорила на языке киллера. Когда речь идет об убийстве, и родная мама обозначается как «объект». Решение принято, но мысль саднит.
Догадливые стервы понимающе переглядываются. Первой тяжкое молчание нарушает суккуб:
— У тебя. ВСЕ данные у тебя.
— А тогда зачем мне вы?
— На всякий случай, — уже нормальным голосом отзывается Черная Фурия. — Вдруг у тебя злости не хватит…
— Или прозорливости! — басит дракон. — Такое дело на много ходов вперед просчитать надо. А ты, как все люди, существо недалекое…
Вот не хватало только от части собственного «я» грубости выслушивать. Критиканка чешуйчатая.
— Ты вообще молчи. Кто меня догола раздел?
Это из прошлого приключения история. Мое-то шмотье в прах развалилось, когда я драконом обернулась. И пришлось давнему любовнику (тоже дракону) одолжить мне собственный халат. Бархатный. В лилиях. Поз-зорище. Хорошо хоть у Кордейры нашелся приличный кожаный плащ, словно позаимствованный у плохого парня из классического вестерна.
Опять они переглядываются и хихикают. Они-то помнят, как я в чем мать родила свалилась другу милому на оттоманку. А я вот не помню. И хорошо. Во многом знании — много позора.
— К делу вернемся или так и будем в смешки играть?
— Ай, не хипеши! — отмахивается ламия. — Я вон всю жизнь голой хожу, никто ни разу не заметил.
Действительно. Никто не замечает, что рядом находится голый антрацитово-черный женский торс, сверху продолженный кожистым воротником вокруг шеи, а снизу — двумя с половиной десятками метров змеиного хвоста.
— А мой наряд тебе не подойдет? — нежно осведомляется суккуб. — Могу поделиться! — Она поддевает лямку бикини пальцем и звонко щелкает ею по багровой коже. Посетители мужского пола передергиваются — все, как один.
Стараясь не замечать подначек, деловито продолжаю:
— Не отвлекайся. Расскажи-ка мне, как маменьке удалось ТЕБЯ вызвать. Против моей воли — и против твоей, кстати!
— Ну, это долгая история… — начинает суккуб, возведя янтарные очи к потолку. Я пытаюсь настроиться на ее память, будто на слабый спутниковый сигнал.
И вижу мир, в котором пребывает все отвергнутое — мир жестокий, голодный, замкнутый. Здесь нет ничего, что бы насытило страшный голод его обитателей. Здесь можно только ждать. Ждать верующего в тебя.
