Живые картины хорингов я видела в хадасских лавках древностей. Они стоили огромных денег, потому что даже самые искусные мастера из людей не могли их подделать. Хоринги писали свои картины не красками, а магией, и рисунок оживал под взглядом смотрящего. Люди давно заметили, что разглядеть хорингскую живую картину можно только сосредоточившись на ней целиком. Стоит хоть чуточку отвлечься – и изображение превращается в беспорядочную мешанину цветных пятен.
Я усмехнулась. Вернее, я попыталась усмехнуться, но тут же представила себе, как это выглядит снаружи, и оставила попытки. Карса, прищурившая глаза, приподнявшая верхнюю губу и оскалившая клыки… Вряд ли это похоже на усмешку. Даже наверняка не похоже. Мда-а, если я захочу кому-то понравиться синим днем, надо будет поменьше улыбаться.
Усмехалась же я тому, что люди до сих пор не разгадали второго свойства хорингских картин. Лукавые шерхи делали их так, чтобы каждый зритель видел рисунок по-своему. Когда Винор рассказывал мне о дороге в У-Наринну, он предупредил, чтобы я не слишком доверяла картинкам на путевых столбах. «Они покажут тебе Каменный лес и путь к нему», – сказал хоринг, – «но… в меру твоей осведомленности. Поскольку знание никогда не бывает полным, живые рисунки всегда в чем-то лгут. А ложь может оказаться опасной. Понимаешь?»
Ну, честно говоря, я не очень поняла его слова. Но хорошо их запомнила.
Так что же покажут мне джерхские картинки? Я обратила взгляд на металлическую пластинку, венчающую колонну, и сосредоточилась. Карса в моих мыслях тоже стала настороженно-внимательной. Сначала я по-прежнему видела лишь разноцветные пятна. А потом они задвигались, картина ожила и словно втянула меня туда, где на плоской поверхности небольшого плато громоздились разновысокие монолиты Каменного леса.
Здесь, внутри картины, был красный день. Закат красного дня.
Прислонившись спиной к теплому камню, я смотрела, как Четтан раскаленной медной монетой скользнул за край земли. Стало темно. Но я не спешила оборачиваться к востоку. Я знала, что Меар взойдет еще нескоро. Темнота вокруг была не сумерками пересвета, а самой настоящей Тьмой. В мир пришла Ночь. Яркие и колючие точки звезд вспыхнули на небе…
Я закрыла глаза. Я зажмурилась из всех сил и замотала головой. Нет! Не хочу! Выпустите меня отсюда!
…Свалившись с валуна во второй раз, я встряхнулась и почесала лапой за ухом. Задней лапой, разумеется – так ведь гораздо удобнее. Звериное тело хранило свои привычки и действовало в обход сознания. Вот и прекрасно! Иначе как бы я, например, разбиралась с карсьим хвостом?
Я почесала за другим ухом другой задней лапой. На этот раз вполне сознательно. Коварную картинку мне показали, ничего не скажешь. Уж и не знаю, как это объяснить, но, глядя на рисунок изнутри, я вдруг почувствовала – он не поможет мне добраться до У-Наринны. Наоборот, помешает. Уведет в сторону.
И я сбежала, пока не поздно.
Странно. Непонятно. Но я склонна была верить своим чувствам, пусть даже им нет объяснения. Тем более, что Винор остерегал меня насчет живых рисунков.
Тьма! А где мой спутник? До сих пор я была так занята своими собственными переживаниями, что почти позабыла про Одинца. А ведь он, небось, тоже разглядывает магические картинки? Что он там видит? И как узнать – пойдет ему это на пользу или во вред?
Человек стоял по другую сторону каменного столба. Высокий, плотно сбитый мужчина с темными волосами. Изрядная небритость на щеках и подбородке уже вполне могла сойти за бороду. Судя по хорошо знакомой мне хорингской одежде, это и впрямь был Одинец.
Мягко ступая, я подошла к нему и остановилась в двух шагах. Он меня не заметил. Он был так занят, что, по-моему, к нему и пьяный рив подошел бы незамеченным. Анхайр выразительно и со вкусом бранился. Он ругал чародея Лю.
Я с удовольствием выслушала его речь от начала до конца. Особенно мне понравился оборот, возводящий родословную чародея к первому из джерхов, который строил пакости людям еще на заре времен. Выдав напоследок многоступенчатую фразу без единой запятой, Одинец умолк и закашлялся. А я горько вздохнула.
Хорошо Одинцу, он еще может ругаться. Надо полагать, мой спутник не догадывается пока об истинном смысле слова «джерх», например. Иначе он бы вряд ли стал доказывать принадлежность Лю с Старшей расе с таким пылом. У меня же запас привычной брани истощался с каждым днем и оскудел до неприличия. С джерхами я познакомилась, Смутные дни уже настали, темное небо я вижу каждый четтанский вечер, Ночь скоро тоже придет… Для облегчения души остались только «хрен» да «задница». Вот задница, а?
Одинец встретил мой взгляд и сказал:
– Идем. Дорогу я знаю. – Он кашлянул еще раз и добавил задумчиво:
– Только вот откуда?
Я фыркнула. Если до сих пор не знал, а теперь узнал, то, ясен пень, из хорингской картинки. Надо будет опять написать Одинцу записку и сверить наши знания. Эх, нам бы встретиться да поговорить! Хоть я сейчас все понимаю, но сказать-то ничего не могу. Вот если бы Одинец догадался, что его слушает не Карса, а Тури, и поделился со мной тем, что знает… Как бы ему подсказать?
Но мой спутник уже вскочил на коня.
– Хэй, Ветер! – крикнул он. – Давай погоняемся с твоим тезкой! Кто кого?
Ветер взял с места в карьер, но я не успела полюбоваться его стремительным бегом. Карса внутри меня рванулась вслед за ним. А для меня синий день померк.
Вулх подошел к костру, шумно втянул носом воздух и посмотрел на меня – мол, не пора ли уже обедать? Жаркое и впрямь пахло так, что у меня слюнки потекли. Я затоптала костер.
– Погоди немного, – сказала я Одинцу. – Пускай остынет.
Анхайр согласно склонил голову. Я протянула руку, запустила пальцы в жесткую и густую шерсть вулха и с удивлением обнаружила, что улыбаюсь. Очень хорошо было сидеть вот так, временно никуда не торопясь, и знать и чувствовать, что рядом друг. Верный, надежный, молчаливый.
Я бы не смогла точно назвать момент, когда мы с вулхом стали друзьями. Шесть дней назад он был для меня незнакомым и непонятным зверем. Спутником, которого навязал чародей. Я помню, что отнеслась к нему настороженно и с опаской. Но потом… Потом мы вместе сражались с лесными разбойниками, вместе спасались от обезумевшего стада быков… Потом я несла его на руках, умирающего, и умоляла дожить до пересвета…
Я знаю, что он за меня перегрызет глотку кому угодно – демону, хорингу и даже, наверное, другому вулху. Знаю, и точка. И я тоже готова на все ради него. Потому что вулх, серый брат-храбрец – это первый настоящий друг в моей жизни. Даже Унди Мышатника, да упокоит Тьма его нетрезвую душу, я не могла назвать другом. Он был мне учителем, он был единственным человеком, с которым я могла говорить обо всем, но… не на равных. И еще он не был оборотнем. А вулх – он такой же, как я.
