– Я хотел бы поговорить с ним. Харчевник кивнул, причем подбородок его совсем скрылся в складках жира на шее.
– Как пожелаешь, сьер. Хотя он вряд ли сможет много тебе сказать – он издалека, с юга. – Ступени лестницы заскрипели под тяжестью харчевника. – Конечно же, он имел в виду всего лишь южные кварталы города, но никак не дикие, ледяные пустоши дальнего юга. Да еще – с того берега, так что особого смысла ты от него не добьешься. Однако работает на совесть…
– Сдается мне, я знаю, откуда он.
– Вот как? Интересно, сьер; очень интересно! Я слышал, некоторые могут это определять по одежде и по выговору, но не думал, что Трудо попался тебе на глаза, так сказать…
Мы ступили на единственную, размером со столешницу, каменную плиту у подножия лестницы, и харчевник заорал:
– Трудо! Трудо, паралич тебе в поясницу!!! На зов никто не явился.
Длинные тени на земле уже перестали быть собственно тенями, превратившись в озера мрака, точно черная вода, наподобие той, из Птичьего Озера, поднялась из земли. Сотни людей – поодиночке либо небольшими группами – поспешно шагали к полю со стороны города. Казалось, всех их снедало нетерпение, тяжким грузом лежавшее на плечах. Большая их часть была безоружна, но некоторые имели при себе футляры с рапирами, а чуть вдалеке я увидел белый цветок аверна, привязанный, подобно моему, к древку копья либо посоху.
– Жаль, что они не заходят к нам, – заметил харчевник. – Конечно, кое-кто и заглянет на обратном пути, но – что может быть выгоднее ужинов, заказанных загодя! Откровенно тебе скажу, сьер – потому что вижу человека, который, несмотря на молодость, слишком разумен, чтоб не понимать, что всякое заведение должно приносить выгоду. А цены у меня вполне сносные, и кухня, как я уже говорил, известна на весь город… Тру-у-удо!!! Приходится стараться, сьер, иначе я бы сам помер с голоду – желудок у меня весьма привередлив на этот счет… Труда, кормушка для блох, где тебя носит?!!
Откуда-то из-за ствола выступил, утирая нос кулаком, грязный мальчишка.
– Нету его, хозяин!
– Куда он делся? Сбегай, найди! Я все еще наблюдал за толпой.
– Значит, все они идут на Кровавое Поле? Кажется, впервые я до конца осознал и почувствовал, что, скорее всего, умру еще до восхода луны. Тревоги по поводу таинственной записки вдруг показались тщетными и мелкими.
– Ну, драться-то, понимаешь ли, будут не все. Многие идут просто поглазеть. Некоторые приходят только раз, потому что один из бойцов – их знакомый, или просто потому, что услышали либо прочли о мономахии. Этих зрелище обычно угнетает, и на обратном пути они заходят ко мне и выпивают не меньше бутылки, чтобы прийти в себя. А кое-кто ходит сюда каждый вечер, или, самое малое, четыре-пять раз в неделю. Эти – специалисты в каком-то одном оружии, и будто бы знают о нем куда больше тех, кто им пользуется. Может, оно и так… После твоей победы, сьер, человека два или три захотят поставить тебе выпивку, и, ежели примешь угощение, объяснят, что ты сделал не так, да в чем твой противник оплошал – только говорить будут все разное.
– Мы будем ужинать в одиночестве…
Сказав это, я услышал тихий шелест босых ног по ступеням за моей спиной. К нам спускались Агия с Доркас. Агия несла мой аверн, казалось, в сумерках сделавшийся еще крупнее.
Я уже рассказывал о том, как сильно влекло меня к Агии. Обычно мы, в беседе с женщиной, говорим так, словно любовь и желание – две отдельных друг от друга сущности. И женщины, зачастую любящие и порой желающие нас, поддерживают эту условность. На самом же деле они – лишь два аспекта единого целого, неразделимые, как, скажем, северная и южная сторона дерева, возле которого я сейчас беседую с харчевником. Желая женщину, мы вскоре проникаемся любовью к ней – за ту снисходительность, с которой она покоряется нам (вот где таится корень моей любви к Текле), а покоряется она именно той (пусть иногда – воображаемой) доле любви, что присутствует в нашем желании. С другой стороны, любя ее, мы вскоре проникаемся и желанием к ней, поскольку разум наш не в силах отказать любимой в непременном атрибуте женщины – привлекательности. Вот почему мужчины порой желают женщин, чьи ноги скованы параличом, а женщины – мужчин, чье влечение направлено лишь на им же подобных.
Однако никто не знает, что порождает чувства, называемые нами любовью и желанием. Половина лица Агии, спускавшейся по лестнице, была озарена лучами заходящего солнца, половина же – скрыта в тени, а подол платья, разорванный едва не до пояса, открывал для всеобщего обозрения шелковистые бедра. И все чувства, утраченные мною так недавно, когда я оттолкнул ее, вернулись ко мне, многократно усилившись. Она, несомненно, поняла это по выражению моего лица. От Доркас, шедшей следом, тоже ничто не укрылось, и она отвела взгляд. Но Агия все еще была зла на меня (возможно, имея на то полное право), и, несмотря на ее вежливую улыбку и даже, быть может, неутоленный зуд в паху, держалась более чем сдержанно.
Я думаю, начала их – в той разнице, что находим мы между женщинами, которым мы, если еще остаемся мужчинами, должны посвятить всю свою жизнь, и женщинами, которых (опять-таки, если мы еще остаемся мужчинами) надлежит одолеть силой либо умом, обойдясь с ними покруче, чем с дикой тварью. Суть в том, что вторые никогда не примут от нас дара, предназначенного первым. Агия наслаждалась тем, как любовался я ею, и, несомненно, наслаждалась бы и моими ласками, однако мы так и остались бы чужими друг другу, хотя бы я сотни раз излил в нее свое семя. Все это я осознал, пока она спускалась к нам, одной рукой придерживая разорванное платье, а в другой, точно скипетр, неся аверн, – осознал, но, несмотря на это, любил ее, как только мог.
К нам подбежал мальчишка.
– Повариха говорит, Трудо сбежал! Она ходила за водой сама, потому что девчонку отослала куда-то, и видела, как он убегал. И вещей его на конюшне нет!
– Значит, сбежал… – проговорил харчевник. – Когда? Только что?
Мальчишка кивнул.
– Боюсь, сьер, он услышал, что ты его ищешь. Наверное, кто-то подслушал, как ты назвал его имя, и сказал ему. Не украл ли он у тебя чего?
Я покачал головой.
– Он не сделал мне ничего дурного. Напротив – подозреваю, что он хотел оказать мне услугу. Сожалею, что мой визит кончился для тебя потерей работника.
Харчевник развел руками.
– Я еще не все ему выплатил, так что даже выгадаю на этом малость.
Он повернулся, чтобы уйти, и тут Доркас шепнула мне на ухо:
– Северьян, прости, что лишила тебя удовольствия там, наверху. Я вправду не хотела тебе мешать, хотя и люблю тебя.
Где-то невдалеке от нас звонко протрубил горн.
