— Лучи… Золотые… Окружавшие… Бога Солнца… Когда… — только и сумел пробормотать Атен в ответ. Язык отказывался слушаться, мысли застывали…
— Так, — Шамаш заставил себя медленно вдохнуть, потом выдохнуть, успокаиваясь. - Ты-сказал-что-тебе-знаком-этотдар, - он говорил неспешно, выделяя каждое слово, привлекая к сказанному все внимание собеседника.
— Но ореол…
— Черные боги, — процедил колдун сквозь сжатые зубы. Он с трудом сдерживал себя. В конце концов, он был только человеком и его терпение было не безграничным, хотя до сих пор ему ни разу не приходилось измерять его глубину. — Это свечение лишь отблеск дара, помогающего мне держаться в воздухе — и более ничего! Я не птица, у меня нет крыльев, чтобы летать как-то иначе!
— Но лучи… — караванщик не то что не понимал, даже не слышал Шамаша, несмотря на все старания последнего. Он лишь смотрел на него восхищенным, полным благоговейным трепетом взглядом.
Колдун махнул рукой: как можно пытаться что-то объяснить тому, кто одурманен фантазиями настолько, что не в силах понять смысла ни единого слова? Тяжело опираясь о бок повозки, он двинулся к пологу шатра, который трепетал на вновь начавшем просыпаться ветру.
Удивительно, но именно этот ветер сделал то, чего не сумел добиться Шамаш. Ощутив его холодное дыхание на своих щеках, услышав ворчливое бормотание, наконец, почувствовав щекотание в носу, караванщик, чихнув, наконец, очнулся. Его глаза вновь осмысленно взглянули на окружающий мир, различая нависшее над пустыней напряжение, заморозившее первое мгновение зари. Атен встрепенулся, бросился к Шамашу:
— Обопрись о мое плечо… — он хотел помочь своему богу, шедшему с таким трудом, но колдун резко отстранился от него, откинул руку.
— Оставь меня! — его лицо было мрачным и бледным, голос полон напряжения и боли. — Никогда не думал, что скажу это кому-нибудь… Лучше бы уж ты ненавидел меня, презирал, гнал прочь! Тогда бы я хоть знал, что ты видишь во мне человека. Ты же отнимаешь у меня само право жить!…Торговец, если ты не в силах избавиться от этого наваждения, скажи. Я уйду из каравана!
— Если Ты хочешь… — караванщик опустил голову, видя во всем свою вину. За несколько коротких мгновений ему удалось прогневать двух величайших богов, которые доселе были столь благосклонны к каравану. Он уже начал думать: его смерть, избавит ли она от проклятия всех остальных? Если да — он готов…
— Нет, — Атен уж было в ужасе сжался. В первый миг ему показалось, что Шамаш прочел его мысли, произнося сейчас жестокий приговор всему каравану. Но тот говорил совсем о другом, отвечая на произнесенные слова, а не потаенные мысли. — Я не хочу уходить. Мне здесь хорошо. Я не надеялся, что чужой мир примет меня, а он дал мне куда больше, чем тот, в котором я был рожден. Я обещал твоей дочери, что не покину ее и должен сдержать слово. Однако это слепое обожествление… Оно вынуждает меня…
— Я изменюсь! Я постараюсь… — караванщик бросился к Шамашу, схватил за руку. В его глазах стояла мольба — он просил понять и простить. И еще. В них было то, чего не мог не заметить колдун — решимость взять всю вину на себя и, не добившись снисхождения, унести ее с собой в черные пещеры смерти.
Вздохнув, Шамаш положил руку на плечо караванщика, показывая, что готов принять помощь. Вновь все его старания как-то охладить пыл Атена разбились вдребезги. Впрочем, лучше уж так, чем иначе. Опасность, которой подвергся бы караван, потеряй он хозяина, готового лишить себя жизни, была куда ближе и отчетливее всех грядущих пока еще безликих проблем.
— Ты очень похож на своего брата, — спустя какое-то время проговорит колдун. Атен взглянул на него с удивлением и Шамаш продолжал: — Такой же упрямый фантазер. Это несет вам много бед и хлопот, и, вместе с тем, позволяет найти выход там, где его, казалось бы, и нет вовсе.
— Он думал, что я болен, — хозяин каравана вздохнул. Пусть в ходе последнего разговора с братом они все выяснили, однако… — Может быть, так оно и есть, — сейчас Атен был готов согласиться с чем угодно, лишь бы боги перестали гневаться на него. — Вы говорили обо мне…
— Нет. Я не считаю возможным обсуждать человека за его спиной. Хотя Евсей и хотел убедить меня, что подобный обычай — глупость…
Тем временем они подошли к повозке Шамаша и колдун, тяжело опустившись на край, первым делом провел рукой по пологу, снимая с него заклятие, а затем заглянул внутрь, проверяя, все ли в порядке с его маленькими подопечными. Те сладко спали, прижавшись боками, согревая друг друга своим теплом. Взгляд колдуна потеплел, на губы легла тихая, немного печальная улыбка. Потом он вновь повернулся к стоявшему подле караванщику.
— Мне бы не хотелось возвращаться к этому разговору, но, боюсь, у меня нет выбора, — взгляд Шамаша пронзал насквозь, проникал в саму душу. — Я могу заставить тебя отказаться от заблуждения силой… — он заметил, как караванщик сжался, втянул голову в плечи, словно готовясь к удару, и поспешно продолжал: — Однако, несмотря на все мои опасения, я продолжаю считать, что любой человек вправе совершать все те ошибки, которые ему суждены. Только не навязывай их другим, — он вновь поморщился, удобнее устраивая раненую ногу.
— Я сделаю все, что Ты велишь!
— Тогда хотя бы веди себя со мной, как прежде.
— Хорошо, — караванщик сделал над собой усилие, заставляя подчиниться, и почувствовал… Оцепенение начало спадать, душа немного успокоилась, отыскав себе, наконец, место, где можно было бы передохнуть. Его вера осталась неизменной, но она более не заставляла гореть сердце слепым пламенем. Вернулась уверенность и твердость: "Хозяин каравана должен быть сильным, особенно хозяин такого каравана", — он вобрал в себя теплый, сладковатый воздух, исполненный духом огненной воды. — Я позову лекаря.
— Мне казалось, мы решили…
— Рана открылась, — не дав Шамашу договорить, он быстро коснулся его колена. Ладонь окрасилась в алый цвет, незаметный в сумраке предрассветья на черных брюках. — К вечеру Ты потеряешь слишком много крови.
— Я сам остановлю…
И вновь караванщик прервал его:
— Человек нуждается в помощи друзей. Лишь боги способны обходиться своими силами.
Шамаш, усмехнувшись, качнул головой:
— В прежнем мире никто не решался спорить со мной, — его голос звучал спокойно, скрывая все чувства, что теплились у него в груди. — Это было бесполезно — я всегда настаивал на своем, не отступая до самого конца.
— Тебя слушали — значит, любили и почитали.
— Как человека.
— Твои друзья были магами? — если богу так хочется верить в реальность вызванного тяжелой болезнью бреда — что ж, пусть будет так.
