Шарик приземляется на его гладкую макушку и упруго отскакивает, и Леночка заливисто хохочет.
— Я заехала за детьми, чтобы показать им дом, — говорю я. — Он уже почти готов, там заканчиваются отделочные работы.
Шарик падает на ковёр. Эдик берёт Леночку на руки и поднимается.
— Я бы тоже хотел взглянуть, если ты не возражаешь. Просто хотелось бы посмотреть, куда переедут дети.
— Я не возражаю, — говорю я. — Если хочешь, поехали с нами.
Он зовёт:
— Ваня, Маша! Мама приехала.
Маша торопливо сушит волосы феном, Ваня доедает пирожок. Они одеваются, а Эдик укладывает Леночку. Перед тем как выходить, он, уже в пальто, склоняется над кроваткой.
— Не скучай, сладкая, папа скоро вернётся.
Но Леночка вдруг разражается громким плачем. Эдик успокаивает её, берёт на руки и носит по комнате, и плач вроде бы стихает, но стоит ему снова уложить Лену в кроватку, как она тут же опять начинает безутешно плакать. Подключается бабушка, но Лена не хочет успокаиваться. Эдик снова берёт её на руки.
— Доченька, да что с тобой такое? Папа ведь ненадолго уходит.
Но Лена не желает расставаться с ним ни на минуту. Эдик тоже не в силах уйти от плачущей дочки, и единственный выход — взять её с собой.
Нас встречает Марина — дизайнер, руководящий внутренней отделкой дома.
— Всё идёт по плану, Натэлла Юрьевна. Качество вы можете проконтролировать сами. Пройдёмте, я всё покажу.
Она показывает и рассказывает. Насколько я могу судить на глаз, работа выполняется качественно, на совесть, и я про себя с удовлетворением отмечаю, что не ошиблась в выборе фирмы. Дети под впечатлением от размеров дома; Ваня потрясён площадью чердака, которому предстоит стать его комнатой. Чтобы туда попасть, не нужно карабкаться через люк: туда ведёт винтовая лестница с перилами. Чердак снабжён четырьмя полукруглыми окнами и двумя круглыми, а часть крыши прозрачная.
— Вот это да! Это не чердак, а настоящий пентхаус! — восхищается Ваня. — Это всё — мне?
— Тебе, — улыбаюсь я. — Только с условием, что уборку делать здесь ты будешь сам.
— Ладно, — смеётся он.
Эдик молчаливый и строгий. Прижимая к себе Леночку, он обводит взглядом стены и потолки, но не спешит выражать своё мнение. Я спрашиваю:
— Ну, как тебе? Здесь просторно, правда?
— Да, задумано с размахом, — сдержанно отзывается он.
— Это всё для детей, — говорю я. — Нужно, чтобы они чувствовали себя свободно и раскованно.
— Да уж, это не мамина квартира, — усмехается он.
Я удовлетворена осмотром. Напоследок я говорю Марине:
— Угловую комнату на втором этаже, которая задумана как гостевая, вы пока оставьте так. Возможно, её назначение будет другим.
На обратном пути дети делятся впечатлениями. Ваня в восторге от своего чердака, и всю дорогу он твердит о том, как ему не терпится скорее туда перебраться. Маше дом тоже понравился, хотя перспектива делить комнату с Лизой её слегка напрягает.
— Машенька, у вас очень большая комната, — говорю я. — Вам обеим хватит места. А если тебе захочется уединения, можно будет просто задвинуть ширму, и у тебя получится своя отдельная комната. Кроме того, ты же видела, что там будет утеплённая лоджия. Она будет как дополнительная комнатка.
Эдик не высказывает никаких впечатлений. У него опять мёртвый взгляд и складка между бровей, а его строго сомкнутые губы хранят молчание, лишь изредка прижимаясь к пухлой щёчке Леночки в крепком поцелуе.
16
На 25-ом декабря в моём органайзере две записи:
1. Годовщина свадьбы
2. Новоселье
Не то чтобы без органайзера я могла бы забыть об этом, просто это одна из немногих старых привычек, сохранившихся с «допереносной» эпохи моей жизни. Въезд в новый дом я постаралась приурочить именно к 25-му декабря, чтобы преподнести это Вадиму как подарок на нашу первую годовщину. Если до переноса моими подарками мужу на годовщину были разного рода пустяки — часы, бумажники, ручки, то сейчас мой подарок — дом, который я построила сама.
Я отпираю входную дверь, беру за руки Вадима и Лизу, и мы входим.
— Ну вот, мои родные, свершилось. Мы дома.
Лиза обходит гостиную, трогая мебель.
— Папа, тут всё как у нас дома!
Её сияющее личико — лучшая награда за все мои старания и хлопоты, затраты и нервы. Её переезд для меня сродни пересадке драгоценного цветка, новый грунт для которого должен быть тщательно подготовлен и сбалансирован по всем составляющим: только при этом условии цветок примется. И её широко раскрытые глаза и удивлённая улыбка означают для меня только одно: ей нравится здесь, и она здесь приживётся.
Я веду их по всем комнатам. Заглядываем мы и на чердак, и я говорю:
— Здесь будет жить Ваня. Он большой мальчик, и ему нужна большая комната.
Заглянув в единственную необставленную комнату, Вадим спрашивает:
— А здесь почему ничего нет? Эту комнату не успели отделать?
— Нет, я специально её так оставила, — говорю я. — Здесь должна была быть гостевая, но я думаю приспособить эту комнату для другой цели.
— Для какой цели? — удивляется Вадим. — Комната для девочек есть, для Вани есть чердак, помещение для моей студии — тоже. Что ты хочешь здесь устроить?
— Ну, например, детскую, — отвечаю я.
Вадим недоумённо морщит лоб.
— Не понял. Зачем нам детская?
— Папа, детскую делают для ребёночка, — говорит Лиза. — Ты что, не знаешь?
— Для какого ребёночка? — по-прежнему не понимает Вадим.
— Для маленького, — говорит Лиза, а сама уже улыбается до ушей.
— У нас вроде бы нет маленького, — бормочет Вадим.
— Папа, ну, какой ты тормоз! Иди сюда, я тебе скажу.
Лиза тянет Вадима за руку и заставляет нагнуться. Она что-то шепчет ему на ухо, и его брови взлетают вверх. Он ошалело выпрямляется.
— Натка, ты что…
— Да, — говорю я. — Уже три месяца.
Он стискивает меня в объятиях.
— Господи, ну наконец-то! Хоть побудешь дома дольше, чем неделю подряд.
17
Четыре коробки с Машиными вещами и шесть коробок с Ваниными в грузовой фургон отношу я, Ваня и водитель: Эдик сидит в кресле с каменным лицом и мёртвым взглядом, сложив руки на коленях. Маша садится на подлокотник его кресла и гладит его по голове.
— Папа, ну, мы же будем часто видеться… На Рождество мы придём к тебе. Не грусти.
Эдик находит в себе силы улыбнуться.
— Это будет мой второй Новый год без вас, — говорит он.
— Папочка, не грусти, пожалуйста, — вздыхает Маша.
Она пытается его утешать, но сама при этом выглядит растерянной и грустной. В машине она начинает всхлипывать. Моё сердце сжимается от огорчения: мы столько этого ждали, столько усилий приложили, и вот — она не рада. Живя с отцом, она тосковала и рвалась ко мне, а сейчас, когда мы наконец вместе, она скучает по нему. Я вздыхаю. Так и должно быть. Я её мать, а он — отец.
