Хотелось, но нельзя.
…Прием, длившийся не больше получаса, уже смертельно утомил ее. Вернуться во дворец, оставив гостей, Иришь не могла, скучать в одиночестве — не должна была. И потому, обменявшись улыбками и ничего не значащими словами с каждым из гостей, она отошла вглубь парка к старой, затерянной среди стволов и низко опущенных ветвей беседке. Дикая роза, оплетающая перголу, прятала Иришь от чужих глаз, тогда когда она могла видеть прием — стоило только чуть-чуть отвести колкую до алой крови ветвь.
Стайка девушек в легких платьях щебетала у разбитого перед дворцом пруда. Белоснежные лилии и ряска качались на волнах, когда ветер робко касался его темной глади. Иришь резко отвела взгляд. Она любила сидеть здесь, у пруда, с книгой в руках — читая, слушая беззвучие, наслаждаясь таким горьким и таким желанным одиночеством… Незваные гостьи, беспокоящие дремотную тишину старого парка, ее раздражали. Хорошо, что когда она подходила к ним, девушки стояли в другом месте, иначе бы Иришь вряд ли смогла бы оставаться с ними такой же приветливой.
Хуже щебечущих девушек-птичек были только светские леди, прогуливающиеся по выложенным каменной крошкой дорожкам и изредка заговаривающие друг с другом или со своими спутниками томными голосами. Они, чопорные и подчеркнуто-манерные, навевали на Иришь тоску. Лорды, впрочем, не отставали от своих супруг, скучными, лишенными оттенков настроения голосами обсуждая политику.
Взгляд Иришь скользил дальше, вперед, и остановился на маленькой группке, стоящей под сенью липы. Отсюда не доносились смешки — только негромкие голоса, не столько сдержанные, сколько спокойные и уверенные. Увидев Роальда, — как всегда сдержанного и хмурого, жесткого и занятого делом, даже в праздник — она не смогла сдержать улыбки. «Где же Даррен?» — мелькнула — и тут же исчезла рассеянная мысль, устремившись дальше, вслед за взглядом.
Лорд Алерд, леди Эйлин, лорд Эштенбри, лорд Дэрвил… Эрелайн… Иришь вздрогнула и невольно разжала пальцы. Тонкая ветвь, которую она осторожно отвела в сторону, распрямилась, и дикая роза, оплетшая беседку, всколыхнулась.
Иришь досадливо закусила губу, но что-то делать было уже поздно. Оставалось только жалеть о собственной неаккуратности.
Она вновь потянулась к ветви, чтобы листья и полураскрывшиеся бутоны не заслоняли ей вид. И нахмурилась: слишком далеко. Ветер, едва слышный, шепчущийся с листвой и качающий звонкие колокольчики, сносил слова вбок. До Иришь долетали лишь обрывки слов, полуфразы, из которых ничего нельзя было понять — только домыслить.
Взгляд пробежал по щегольскому костюму лорда Эштенбри, строгому и глухому платью леди Эйлин, скучному покрою сюртука лорда Алерда, одного из ближайших друзей ее отца, и сам собой остановился на Эрелайне. В этом разговоре он почти не участвовал, но, как ей показалось, не столько из-за отсутствия интереса, сколько потому, что не видел смысла вмешиваться. Слушал он сосредоточенно и напряженно.
Словно почувствовав ее взгляд, Эрелайн обернулся, и знакомый холод сковал сердце, разучил дышать, пробежал дрожью по открытым плечам…
Всего мгновение, такое странное, такое пугающее мгновенье… И это чувство…
Это… страх? Но перед чем?
Перед ним? Нет, какая глупость! Но этот взгляд, эти глаза… Не злые, не жестокие, но такие… неправильные? Пугающие?
Проклятье, она ходит по кругу! Это не ответ!
— Любуешься?
Иришь вздрогнула. Сердце, прежде замедлившееся, сбившееся с ритма, теперь забилось отчаянно, быстро, как птичка в клетке. Сколького ей стоило не вскрикнуть от испуга и обернуться не порывисто, взвившись с места.
— Иришь? — голос шутника резко упал. В нем, прежде беззаботном, поселилось тревога. — Сестрица! Ты в порядке?
«Сестрица»!
Она, прежде напряженная, как струна, расслабила плечи, прикрыв глаза. А когда открыла, то увидела брата, присевшего перед ней и пытливо заглядывающего в лицо.
«Голос… это был его голос. Как я могла его не узнать?»
— Кажется, да.
— Ты так сильно побледнела, как будто… — Даррен оборвал себя на полуслове.
— Как будто что? — тихо спросила она, сама удивившись, как сел ее голос.
— Неважно, — отмахнулся он, как если бы не хотел не то, что говорить — думать об этом. — Точно все в порядке?
— Да.
— Матушка просила тебя к себе. Кажется, они собираются обсудить церемонию с лордом вьер Шаньер, — Даррен поджал губы, в золотистых глазах скользнула тень тревоги. Помедлив, он добавил: — Но я не уверен, что тебе стоит идти. По крайней мере, сейчас.
Не дождавшись ответа, брат поднялся и, пройдя перед ней, присел рядом. Несколько мгновений, созвучных ударам сердца, Иришь не видела ничего — только красно-коричневый сюртук с золотым шитьем. Когда Даррен отступил и солнечный свет ударил в глаза золотым кружевом, Эрелайн, прежде молчавший, вмешался в разговор. И в затихшем вдруг ветре, будто решившем перевести дух, она расслышала: «…а что думаете вы, Эрелайн?». И его отрывистое: «Я не вижу причин, по которым мы должны согласиться».
— Любуешься.
— Не смешно, — резко сказала Иришь, сразу вспомнив, что он сказал это раньше, только начав разговор. Тогда она не расслышала его — так сильно захватили ее чувства.
— Жаль, что сейчас не бал, — негромко проговорил Даррен, пытаясь нарушить тягостную паузу и мягко ей улыбнувшись. — Я бы пригласил тебя на танец, и ты бы перестала грустить.
— Да. Жаль, что сейчас не бал, — эхом повторила Иришь. И безразлично продолжила: — На них звучит музыка, а под музыку всегда так хочется танцевать.
Ее ровный, безразличный голос так странно диссонировал, не сочетался с восторженными и искренними словами, что становилось жутко.
Иришь замолчала. Тишина полнилась звуками старинного парка: где-то вдалеке чирикали птицы — юркие и черноперые, совсем маленькие; рядом звенел ручей. Ветер качал полураспустившиеся бутоны дикой розы и ее черные волосы, волной струящиеся по плечам.
Так тихо, так сладко… Только сердце, тронутое зимней изморозью, не может согреться.
Иришь вздрогнула и обернулась, почувствовав осторожное прикосновение к своей ладони.
Даррен взял ее за руку — и крепко сжал, словно стараясь передать собственное спокойствие и уверенность.
— Иришь, это только политика, дань прежним клятвам. Последний шаг к тому, чтобы вражда между нашими домами осталась в прошлом. Важен не брак, важна сама церемония как символ единения. Несколько лет — и вы сможете разойтись. Что это в сравнении с вечностью?
— Я знаю. И понимаю. Ты ошибся: я грущу не поэтому.
