Ознакомительная версия.
– Глупая ты…
Огромная жёсткая ладонь гладила её голову, гладила плечи, содрогавшиеся в безудержном плаче. Халльгриму хотелось рассказать ей о том, как когда-нибудь он разыщет её родню… заплатит им мунд… и даже, пожалуй, позволит ей назвать второго сына Рунольвом. Но никак не мог сложить воедино необходимые слова и сидел, чуть покачиваясь, баюкая в руках плачущую Вигдис, и молчал.
Однажды в конце лета Халльгрим и Торгейр отправились к конунгу в Кременец. У мужей конунга было больше принято ездить, но Халльгрим старую привычку рушить не торопился – пришёл пешком. Уверенно шагал он по улице и выглядел внушительнее иного всадника. Высоченный, широкоплечий, в дорогом плаще. Меч покачивался при бедре, но всякий мог видеть: ножны были завязаны ремешком.
Звали его в городе когда как: то князем, то воеводой. Но больше всё-таки князем.
Ярлского звания он от Чурилы так и не принял, однако ряд воеводский с городом заключил. С обоими братьями и Торгейром пообещал вести своих людей, куда укажут ему Господин Кременец и князь Чурила Мстиславич. Поклялся в том на многолюдном вече – здешнем тинге, – обнажив оружие и призвав в свидетели Асов… Поклялся и Чурила стоять за новый конец – положив, по обычаю, меч наземь и помянув грозных гардских Богов. И с того самого дня Виглафссоны и пришедшие с ними перестали быть в городе за гостей. Куда князь с дружиной, туда и они. На охоту так на охоту, на пир так на пир. А теперь Халльгрима вело к конунгу дело. Собирались ехать за данью.
Чурила жил по-прежнему в Старом дворе. Княгиня Добронега так и не приняла в своё сердце молодую невестку, не пожелала жить с ней одним домом. Добро, сказал ей сын. Жену на порог не пускаешь, стало быть, и ко мне в гости ходить будешь… И более в хоромах не появлялся: разве что в гриднице, когда собиралась дружина.
Халльгрим и Торгейр вошли во двор.
– Дома ли конунг? – спросил Виглафссон по-словенски. Чурила оказался дома, и Халльгрим взошёл на крыльцо. Торгейр остался снаружи, неторопливо прошёлся по двору. Княжьи готовились к походу. Чистили и точили оружие, осматривали сбрую и щиты. Кто мог справиться, стучал молотком сам, другие шли на поклон к Людоте. Над крышей кузницы густым столбом поднимался дым.
Женатым воинам помогали сыновья. Проворные мальчишки заплетали гривы коням, подносили крошечные заклепки для кольчуг, осторожно и гордо протирали отцовские мечи…
Оружие, лошади и сбруя были не у всех. На многом красовался княжеский знак: прыгающая рысь. Это дал город. Дружина княжья, а князь – городской.
Торгейр прошёл дальше, завернул за угол дома. Здесь место было укромное, бревенчатые стены отдаляли шум и разговоры гридней, глуше долетал даже железный голос кузни, где в вихре искр молоты беседовали с металлом… Было почти тихо. Торгейр огляделся. И глаза его пали на женщину, мирно сидевшую у стены хозяйственной клети, согретой послеполуденным солнцем.
На коленях у женщины стояла деревянная мисочка с чем-то блестящим, руки были заняты работой. Торгейр присмотрелся и увидел мельчайшие разноцветные бисеринки, ложившиеся на гладкую ткань.
– Ловко шьёшь, красавица, – похвалил Торгейр по-словенски. Женщина только тут заметила загородившую солнце тень, торопливо встала, поклонилась:
– Прости, боярин…
Торгейр опустился рядом с ней на бревно. Рукодельница понравилась ему. Наверняка не знатная жена, но и не служанка. Лицо у неё было необыкновенно нежное, совсем ещё юное, только большие глаза смотрели не по-девичьи печально. На чистом лбу лежал тёмно-красный платок, повязанный низко, по самые брови. Из-под платка на виски спускались широкие проволочные кольца, украшенные какими-то фигурками. Кольца показались ему слишком дешёвыми.
Торгейр долго наблюдал, как мелькали её ловкие пальцы. Уходить не хотелось, солнце так приятно грело больное плечо.
– Кику шьёшь? – спросил он погодя. – Кому?
Что не себе, было ясно. Женщина ответила, не поднимая головы:
– Княгине…
– Примерь, – сказал Торгейр. – Я погляжу.
Она покорно приложила кику к своей голове. Вспыхнули на свету невиданные стеклянные цветы: красота была редкая. Жёлтый бисер, Торгейр это знал, привозили откуда-то с юга торговцы. А весь остальной делал здесь, в Стейннборге, княгинин Ульв трэль. Здорово делал. Недаром просили за него в Бирке так дорого…
Тут из-за угла вывернулся мальчишка – крепенький, кудрявый, едва четырёх зим от роду. Бросился было к вышивальщице, но увидел херсира и остановился.
– Сын? – спросил Торгейр, невольно улыбнувшись. Она кивнула:
– Сын…
– Хороший мальчик, – похвалил викинг и поманил малыша: – А ну поди-ка сюда…
Мальчишка нерешительно глянул на мать: слушаться ли чужого дядьки?
– Поди, поди, – закивала она строго, и он подошёл, глядя на бородатого урманина и опасливо, и лукаво. Торгейр, смеясь, подхватил его, посадил к себе на колено. Малыш сперва испуганно притих, точно взятый в руку птенец, потом осмелел, тронул у Торгейра на плече хитрую серебряную пряжку.
Мать глядела на них, не зная, что и сказать.
– Хороший сын, – повторил Торгейр. – Должно быть, он родился от достойного отца. Я знаю его?
Женщина отвернула сразу затуманившееся лицо, опустила руки на колени.
– Не видишь разве вдовьего моего убора, боярин…
Мальчишка сполз у Торгейра с колен, подобрался к матери, стал гладить её по щеке. Торгейр попросил:
– Расскажи про мужа.
Мужа её звали Ждан… Ждан-гридень. Второго такого парня не было во всём Кременце. В бою, говорили, себя забывал, не отставал от самого князя. Охотясь, с одним ножом шёл на медведя. А петь, плясать, на гудке гудеть, на гуслях играть… да что там! А уж как любил, как нежил свою Любомиру… и слов таких не сыскать, да и ни к чему. Всего-то и прожили – как одно ясное утро промелькнуло. Нынче одни гусли от него и остались, висят, осиротелые, на стенке, молчат.
Как погиб? А как они гибнут, молодые, бесстрашные. Шёл зимой по бережку речному, заснеженному… Глядь – ребята на льду лунки бьют. Круглицкие. Тут у одного под ногами лёд-то и затрещал. Водяной хозяин вниз потянул. Ждан к ним, малого за ворот, да и сам в воду обломился. Мороз трескучий стоял – пока нёс, обледенел… Тому ничего, а Ждан болеть начал. Глазами ослаб, а там и вовсе ослеп. На гуслях князю играл, когда прежние товарищи сходились. Песни слагал – слёзы катились, кто слушал. А прошлым летом слёг, да так и не встал больше…
Торгейр спросил ещё:
– А что… отец, мать?
Отца-матери не было. Ни у неё, ни у Ждана. Не было и своего угла – Ждан-гридень так и жил в дружинной избе, своего хозяйства не заводил. Так и вдову оставил – на князя. Тому что – двумя ртами больше, двумя меньше… Спасибо ему и княгине ласковой, не дали сгинуть.
Торгейр кивнул. Гарда-конунг был достойным вождём.
Потом он взялся за кошель и вынул горсть плоских рубленых монет. Бросил их Любомире на колени.
– Такую же мне вышьешь, – показал он на кику. – А можешь если, так и лучше.
Она смотрела на него широко раскрытыми, удивлёнными глазами:
– Много больно, Годинович…
С другого двора слышался голос Халльгрима хёвдинга, пора было идти. Торгейр сказал:
– Ничего. Ждану Ждановичу что-нибудь купишь.
Когда они с Халльгримом переправлялись через реку, Торгейр вдруг толкнул его под локоть. Халльгрим прищурился и увидел на берегу, на городской стороне, своего сына.
С сыном была девушка.
Халльгрим нахмурился…
А Видга шагал по берегу и к лодкам, сновавшим туда-сюда, не приглядывался. Потому что рядом шла Смирёна.
– Хирдманны конунга были недовольны, – рассказывал он ей, придерживая у пояса меч. – Эти люди решили, что той дани, которую конунг собирал в обычные годы, не хватит и для них и для нас. Они боялись, как бы их не обделили. Твой Вестейн ярл кричал громче всех. Но Торлейв конунг показал себя отважным хёвдингом. Он сказал: тогда мы поищем новую дань. Скоро он отправится в поход, и мы вместе с ним. Отец сказал, что поеду и я. Я привезу тебе подарок…
Смирёнка тихо отвечала:
– Не надо, княжич… отберут у меня…
– Кто отберёт? – спросил Видга грозно.
Она робко пожала плечами:
– Да хоть Щелкан старый… отберёт и продаст.
Видга остановился.
– Отберёт, я кишки ему выпущу, старой собаке. И пусть Вестейн ярл требует с меня виру, если пожелает. Поняла?
– Поняла…
Видга угрюмо задумался над её словами. Припомнил ярлова сына Любима, его улыбчивое красивое личико. Ещё вспомнил, как дома, в Торсфиорде, и здесь воины, разгорячённые пивом, хватали за руки пригожих молодых рабынь… И мрачно добавил:
– А сын хозяйский пристанет, скажи этому женовидному, что Видга Халльгримссон его убьёт. Поняла?
Ни от кого ещё не слышала Смирёнка подобных слов… За Витенегом она пошла бы куда глаза глядят. Даже в ту страну на берегу сердито ревущего моря, о которой он столько ей рассказывал…
Ознакомительная версия.
