Ознакомительная версия.
– Что молчишь? – подозрительно спросил боярин Вышата. И наклонился к старейшине через стол: – Не хочешь князю отвечать?
Чурила как раз взял на колени щенят. Самый шустрый тут же цапнул его за палец, и князь, довольно улыбаясь, неожиданно заступился за кугыжу:
– Будет, Добрынич. Не видишь, думает наш хозяин. Выбирает для нас дань получше…
Через несколько дней кугыжа понял, что полсотни прожорливых молодых парней никуда не уйдут из его Медвежьего Угла, пока он не выложит князю всего, что тот желал знать. Бедный старейшина провёл несколько бессонных ночей – но наконец сам принёс Чуриле густо исчерченный клок бересты.
– Вот, господине. Гляди…
Чурила взял бересту, разгладил её на колене. Кугыжа сел рядом и грустно принялся объяснять:
– Ты ведь отсюда в Беличью Падь, княже, как всегда? Вот она здесь есть, гляди… От неё вниз по реке будут два селения, маленькое да большое. Большое зовётся – Барсучий Лес. Там уже близко Булга, гости ездят, торг большой бывает…
– А кто дань собирает? – спросил князь. – Или сами живут?
Кугыжа ответил:
– Булгары, господине. Хан Кубрат, что и нами раньше володел…
Чурила сунул бересту за сапог. И тут же обернулся к Люту, стоявшему у него за спиной:
– Зови бояр… да Виглавича с Годиновичем не забудь. Дружине скажи собираться, завтра дальше идём!
Перед отъездом Вышата Добрынич ещё раз напомнил кугыже насчёт телег, повторил обещание заглянуть на обратном пути. А когда князь сел в седло – отозвал деда в сторонку и сунул ему под нос ременную плеть:
– Видал? Вот троньте мне хоть шкурку…
Кугыжа молча отвернулся и, понурив седую голову, молча же ушёл в свою избу. Было ему не до глупого словенского боярина. Придут ведь барсучане. Непременно придут… а у него, старого, пять душ внучат, мал мала меньше.
Конные воины уже поравнялись с последним домом в селении, когда из-за косого забора, прямо под копыта, выкатилась стайка мальчишек. Мелькали кулаки, летела из рубашонок пыль.
– Хазарчонок! – верещал десяток голосов. – Бей хазарчонка!
Увлечённые преследованием, они выскочили на дорогу, и тут только, заприметив кугыжу словен, в испуге остановились, а потом бросились кто куда.
Оставался на месте лишь один, тот, кого гоняла вся эта ватага. Кудрявый черноголовый мальчишка лет шести, худенький и донельзя грязный, никуда не побежал, и князь, чтобы не затоптать его, поднял Соколика на дыбы.
– Лют! – позвал он, указывая на малыша.
Вершники поворачивали коней, объезжая неожиданную помеху. Лют соскочил с седла, загораживая мальчишку от скакавших позади, и заорал на него по-мерянски:
– А ну-ка проваливай! Нашёл мне, где играть!
Мальчишка поднял на него серые, неожиданные на смуглой мордочке, глаза – один уже закрылся, заплывший полновесным синяком, – и вдруг тонко и яростно крикнул по-словенски:
– Пусть топчут! Я хазарчонок!
Голосишко сорвался и смолк. Маленький задира глотал слёзы, но кулаков не разжимал.
Княжьи ехали мимо. На Люта смотрели равнодушно: этот всюду найдёт, кому вытереть нос.
Остановился только боярин Радогость:
– Что тут ещё?
Лют объяснил, и суровый боец, к его удивлению, наклонился с седла.
– Иди-ка сюда, сынок, – сказал он, подхватывая хазарчонка и усаживая к себе на коня. – Два ока у нас на двоих, я ли да за тобой не присмотрю…
Крикнув князю, что догонит, он пропустил ехавших и направился к мальчишкам, любопытно выглядывавшим из-за заборов.
– За что били, мелюзга? – спросил Радогость. – Ну?
– Он хазарчонок! – радостно сообщил ему парнишка побойчее. – У него отец хазарин!
Малыш так и рванулся из рук у боярина, но Радогость не пустил, и тогда он прижался к нему и затих – только злые слёзы впитывались в дорогой плащ.
Лют покосился на пыльную чёрную головёнку. Верить не хотелось.
– Какой ещё хазарин? – спросил Радогость спокойно.
– Его мать хазары украли! – наперебой затрещали мальчишки. Осмелев, они один за другим перелезали через косые жерди. – Она потом от них убежала! Вот! А он родился! А отца у него нет!
Лют задохнулся от ярости. Молча схватил из-за сапога плеть и погнал завизжавшую ватагу – кого куда… Остановился с трудом. И вернулся к боярину, который как раз спрашивал малыша, в каком дворе найти его мать.
Они с Лютом нагнали дружину около полудня, когда те располагались на отдых. Между двумя боевыми конями весело бежал третий. В седле неумело сидела молодая, очень красивая женщина, одетая по-славянски. Её ноги в разбитых лаптях всё выскакивали из посеребрённых стремян.
– Жена моя, – представил её Радогость, снимая с седла. – А звать её… Тебя как звать-то?
Воины дружно захохотали.
– Жена!
– Что веселитесь! – расправляя грудь, осадил их боярин. Единственный глаз его светился задором. – Сказал жена, значит, жена! – Он поставил свою новую суженую рядом с собой, крепко обнял. – А что? Нехороша?
С другой стороны за боярскую штанину двумя руками держался хазарчонок.
Торгейр Гудмундссон смотрел на гардского ярла, задумчиво пощипывая бороду. Думалось ему про ту вышивальщицу, которая почему-то повадилась сниться ему чуть не каждую ночь…
…С паршивой овцы – хоть шерсти клок.
Беличья Падь была, наверное, настолько же меньше Медвежьего Угла, насколько сама белка была меньше медведя. Всего три дома, поставленных без большого порядка и давно потемневших от времени, смотрелись с крутого берега в чистые воды речушки. Рассказывали, будто Беличью Падь основали охотники, когда-то давно забредшие в эти места и увидевшие здесь несметное количество белок, переправлявшихся с берега на берег. Добытую рухлядь охотники едва дотащили до дому. А позже вернулись к памятному месту – и поселились, на тот случай, если белки придут ещё раз.
Однако нашествие не повторялось, и нынче Падь жила совсем небогато. Чурила никогда не задерживался здесь подолгу. Большой дани здесь взять было нельзя, но зато кугыжа каждый год устраивал ему охоту.
В Беличьей Пади, как и в Медвежьем Углу, о приближении данщиков узнали заранее. Быстрые молодые охотники на выносливых верховых лосях проследили за ними издалека и вернулись незамеченными, опередив словен на несколько дней.
Когда же кременецкие показались возле селения, встречать вышла вся Падь с кугыжей во главе. Вещь небывалая – побросав дела, меряне собрались между лесом и репищами. Смотрели на подъезжавших с тревогой и страхом.
Вышата Добрынич немедля сдвинул суровые брови:
– Небось дани давать не хотят…
Чурила без лишних слов направил Соколика прямо к толпе.
Навстречу уже ковылял дряхлый седой кугыжа, настолько старый, что текучее время с некоторых пор перестало накладывать на него свои отметины. Чурила помнил его точно таким же и три, и пять, и все десять лет тому назад.
– Будь здоров, дед Патраш! – не чинясь, первым поприветствовал он старика. – Чем порадуешь, старинушка?
Кугыжа, кряхтя, согнул перед ним закостенелую спину.
– И ты здравствуй, господине, батюшка князь.
Соколик тоже узнал старца и ткнулся к нему в руки за привычным угощением. Но дед вдруг повалился на колени, и конь от неожиданности заплясал, вздёргивая головой.
– Смилосердствуйся, батюшка, – щурясь на князя против света, жалобно задребезжал старый мерянин. – Руби мне глупую голову… только детей моих припаса на зиму не лишай… не вели казнить, нету у нас для тебя дани.
– А врёшь, старый лис, – сказал, подъехав, боярин Вышата. – Не верь, князь, я его знаю, хитрого! Сам посмотрю, много ли напрятал! И где!
Бельчанская дань обыкновенно шла ему и его молодцам. Вышата, сам когда-то тянувшийся в князья, посейчас держал малую дружину, правда, не решаясь пока что проситься у Чурилы по отдельную дань и полюдье. Он был готов хоть сейчас начать шарить по мерянским сундукам, но князь остановил:
– Погоди, Добрынич. Успеется… – Он сурово глядел на униженно молчавшего старика. – А ты, дед, давай сказывай толком. Опередили меня? Кто? Булгары?
Соколик перебирал сильными ногами и фыркал, обнюхивая кугыжу.
– Кугу Юмо гневается на мой род… – зашамкал старый Патраш. – Небесный огонь поджёг лес, дичь ушла… лучшие ловища сгорели, господине! Мать Вод разогнала в море всю рыбу…
Вышата, не жаловавший мерян, только поморщился: Патраш, как и всё это племя, называл морем свою речку – курице перелететь. А старик продолжал:
– Не погуби, княже… не отними последнего… Кто тебя на будущее лето охотиться-то поведёт…
– Небось все не перемрёте! – вовсе вскипел было боярин Вышата. Но под взглядом князя умолк, не договорив. Забыл, увлёкшись, каково перечить колодезникову сыну. Ишь зыркнул-то бледными глазищами… что оплевал! Так бы был добр с верным боярином, как с чужаками! Дождёшься от него…
Тут со стороны толпы долетел негромкий металлический шум. Это бельчане, следуя примеру кугыжи, кланялись князю: помилуй! И не только женщины, чьи привески на косах и груди подавали свой голос, но и суровые охотники, меченные когтями зверей…
Ознакомительная версия.
