может случиться, что сбитые ноги помешают нашему путешествию. Я могу сделать тебе нечто вроде башмаков из запасной одежды.
Ответила Дева:
– Я прекрасно могу идти и босой, но заклинаю тебя, чтобы мы не задерживались здесь, но отошли хотя бы на милю.
И она поглядела на Вальтера самым жалобным образом, чтобы он не возразил.
Так они перебрались через ручей и пошли дальше; день же за всеми событиями успел добраться до середины утра. Однако, одолев милю, они уселись на горке в тени высокого тернового куста лицом к горам. Тут сказал Вальтер:
– А давай я скрою тебе башмаки из своего кожаного камзола, пригодного для подобного дела; ты же тем временем поведаешь мне свою повесть.
– Спасибо за доброту, – сказала она, – однако прояви еще бóльшую: подождем с моей повестью до завтрашних дневных трудов. Лучше нам не задерживаться здесь, ибо, хотя ты сразил Короля Гномов, в некоторых уголках леса родичи его кишат, словно кролики в садке. Истинно будет сказать, что разумением своим они едва превосходят самых грубых зверей, и если не направить их, словно псов, по нашему следу, не догадаются, где искать нас, однако несчастный случай может навести их на наш след. И еще, о друг мой, – сказала она, краснея, – прошу у тебя крохотную отсрочку, потому что хотя не боюсь теперь твоего гнева – ведь ты был со мной добр, – но в том, что я намереваюсь открыть есть нечто постыдное. Посему, поскольку большая часть дня еще впереди, давай используем ее наилучшим образом… и когда ты сделаешь мне башмаки, пойдем быстрее вперед.
Ласково поцеловав Деву, Вальтер согласился на ее просьбу. Он уже взялся за кожу, и скоро башмаки были готовы. Привязав их к ногам, Дева распрямилась с улыбкой и сказала:
– Вот я снова сильна и здорова; и теперь, после отдыха, наделив меня плодами своей доброты, ты увидишь, как пылко стремлюсь я оставить сей край при всей его красоте. Ибо воистину это земля лжи, несущая горе детям Адама.
Потом они возобновили свой путь и шли весьма прытко, не останавливаясь до тех пор, пока часов около трех пополудни не набрели на опушку, в изобилии поросшую земляникой. Затем Вальтер сбил с высившегося неподалеку дуба сперва одного голубя, потом другого, и привязал их к поясу для вечерней трапезы. После же они отправились дальше и не встретили ничего достойного упоминания, пока не очутились примерно за час до заката на берегу новой реки – не то чтобы широкой, но все-таки большей, чем предыдущая.
Тут Дева пала на землю и молвила:
– Друг мой, сегодня твоя подруга не сделает больше ни шагу… истинно скажу тебе: у меня нет на это сил. Теперь съедим твою добычу, и выслушаешь мою повесть, ибо не могу я более медлить с нею. После этого наш сон, как мне кажется, будет сладким и спокойным.
Теперь голос Девы звучал весело, как если бы она ничего не боялась. Вальтер, приободренный такими словами и самым ее голосом, взялся за дело, развел огонь и устроил печку в земле, где и испек свою дичь, как делают охотники. А потом оба они поели – в любви и жизненной радости; и ужин весьма укрепил их. После же трапезы Вальтер подкинул в костер дров, чтобы не замерзнуть ночью и утром и отпугнуть диких зверей, ибо уже явилась ночь и луна встала над лесом. Тут Дева села поближе к огню, поворотилась к Вальтеру и принялась за рассказ.
Глава XXIV. Дева рассказывает о своей участи
– Теперь, о друг мой, под этой светлой луною, возле сего костра поведаю я тебе свою повесть. Знай: не известно мне, целиком ли я происхожу от рода Адама. Неведомо мне, и сколько лет может мне быть. Дело в том, что в жизни моей существуют некоторые пробелы, о которых я помню только самую малость и, вне сомнения, много больше забыла. Помню, что когда я была совсем маленькой и счастливой, меня окружали люди, любившие меня и любимые мною. Это было не здесь, но все тогда осеняла красота – и начало года, и его счастливую середину, и ущерб года и его окончание, а за ними и новое начало. Все это сгинуло, и после не помню ничего, знаю только, что существовала на свете. После вспоминаю себя уже юной девицей; я кое-что знаю и стремлюсь узнать больше. Я больше не знаю счастья; я живу среди людей, которые приказывают мне идти, и я иду, приказывают мне делать, и я делаю. Никто не любит меня, но и не мучает, и сердце мое терзается тоской о том, чего я не знаю. Живу я тоже не в этой земле – в краю нелюбимом, в доме большом и величественном, но не знающем красоты. Потом снова наступает смутное время, и сколько длилось злая пора, не знаю, я сделалась старше, почти взрослой женщиной. Вокруг меня многолюдье, злое, жадное и жестокое. И дух мой свиреп, и тело бессильно; и глупцы велят мне исполнять работу, которую я не хочу делать, и слабейшие бьют меня… и в полной мере узнаю я нужду, побои и разные несчастья. Но все это растворяется в памяти; помню только, что среди недружелюбных у меня нашлась и подруга – старуха, рассказывавшая сладкие повести о жизни иной, где все возвышено и благородно или хотя бы наделено доблестью или стремлением к ней. Она-то и посеяла надежду в сердце мое и подчинила меня, наделив многими знаниями… О, сколь многими!.. Наконец я сделалась мудрой, и если бы посмела, могла бы стать могущественной. Тем не менее я никто в этой земле, как мне кажется – в огромном и злом городе.
И тут я словно бы засыпаю и вижу во сне нечто безумное, перепутанное… иногда прекрасное, иногда уродливое. Но во сне этом присутствуют моя хозяйка и чудище, чью голову отсек ты сегодня. Однако, пробудившись, я оказываюсь в этой земле – какой ты видишь меня сегодня. А начинается моя жизнь здесь вот с чего: полуодетая, со связанными руками, иду я по тому многоколонному залу; а Гном подводит меня к Госпоже, и я слышу его жуткий скрежещущий голос:
– Хозяйка, эта сгодится?
А потом сладкий голос Госпожи отвечает:
– Эта подойдет. И ты получишь награду: ступай, немедленно поставь на ней знак.
После Гном потащил меня в сторону, а сердце мое трепетало в страхе, но на тот раз он не сделал мне ничего плохого, только заковал ногу в это железное кольцо.
И с этого времени я живу в этой
