После ужина все трое просто-напросто завалились спать. Точнее — улеглись. Сухие полешки в очаге прогорели быстро, оставив россыпь углей. Снаружи тоже всё успокоилось — звуки леса задавили немногочисленные звуки из людских жилищ. И тогда Фередир спросил, лёжа на животе и поставив подбородок на руки (а в глазах отражались тлеющие угли):
— Ночью ты возьмёшь нас с собой?
— Возьму, — сказал Эйнор и шумно повернулся под шкурами. — Спите…
…Гараву снился сон. Впервые за все дни, прошедшие с той схватки у ручья.
Он был в брошенном каменном городе, величественном и печальном, где из ниш в стенах и с площадок бесчисленных лестниц, уводивших почему-то всё время вниз, глядели каменные статуи воинов, мудрецов и прекрасных женщин. Гарав искал Мэлет. Искал на улицах и лестницах, на крепостных стенах (что за ними, вокруг города — он не мог различить) и во дворах, в домах и на гулких солнечных площадях, где было почему-то очень страшно, и солнечный свет душил, как упавшая сверху золотая плита.
Он знал, что Мэлет здесь и что она тоже ищет его. Но печальный город тасовал улицы, лестницы и площади, как опытный игрок тасует карты. В сухих фонтанах и каналах, выложенных мрамором, не было воды. Только в полном безветрии шуршали палые листья — золотые и медные.
Гарав понимал, что пуст не только город. Пуста вся планета, весь мир. Только они с Мэлет ищут друг друга и не могут найти.
Тогда он отчаялся искать и сел у фонтана — странного и жуткого, изображавшего распятого на скале могучего мужчину с искажённым лицом, над головой которого красивая измученная женщина держала чашу. Когда-то в эту чашу падала вода — вода из пасти изогнувшейся над людьми огромной змеи. Но сейчас воды не было и тут. Была глухая тишина и пыльный солнечный страх. Гарав сидел и понимал, что погиб — за его спиной (он не смел обернуться) стоит тот, кто будет причиной его смерти (или чего-то худшего, чем смерть…). Мальчишка заставлял себя посмотреть назад, но сил не хватало. Он лишь знал, что стоящий там улыбается и медлит, потому что наслаждается растущим ужасом Гарава.
И когда солнечный свет начал шептать какую-то простую страшную песенку с остро врезающимся в память словами — как клинок режет живую плоть, — Гарав услышал голос Мэлет.
Он зазвучал далеко в одной из ведущих на площадь улиц, но очень быстро ворвался и сюда — как врывается в болото поток свежей воды…
Пламя заката проходит сквозь пряди,
Серебро становится темной медью,
Я иду к тебе в дурацком наряде,
Укрывая в ладонях метку бессмертья.
Я иду к тебе по белым ступеням,
Я иду к тебе по пыльным дорогам,
Я иду к тебе сквозь песни и тени,
И я верю, что мне осталось немного.
Там, куда я приду, будет только покой,
Будут руки твои, прикасаясь легко,
Исцелять мои раны на истерзанном сердце,
Будет право забыться, будет право согреться
У живого огня.
Годы бессчетные странничьей доли
Превратили память в досадную ношу.
Я устала жить среди долга и крови,
И однажды я мир этот просто брошу.
Я устала видеть во сне кошмары,
Просыпаться в чужих городах из камня,
По тавернам платить осколками дара
И хранить у сердца рваное знамя.
Приходи в мои сны, не бросай меня здесь,
Дай мне светлую память о нашей звезде.
Сколько лет я блуждаю по тропинкам и трактам,
Каждый день безуспешно сражаясь со страхом
Не увидеть тебя.
Я называю запретное слово,
Я шагаю в волны великого моря,
И со звоном рвутся оковы былого,
И бессонные чайки послушно вторят.
Кратковременной муке заведомой смерти,
Бесконечному крику иного рожденья
Я иду по волнам в догорающем свете,
Опасаясь поверить в свое отраженье.
И расступится мгла, и отступит беда,
Я узнаю тебя по сиянию глаз,
Ты меня позовешь, и сомкнутся ладони,
Я вернулась домой, только имя не вспомнить,
Только кто-то снова будит меня
По велению нового дня.[61]
… — Мэлет!
Гарав сел.
В шалаше была возня. Костёр горел, но слабенько, только-только увидеть, что вокруг творится. Эйнор покосился на оруженосца:
— А я тебя будить собирался. Вставай.
Гадая, вслух он кричал или про себя, мальчишка начал одеваться.
— Доспехи… — начал он.
— Да, — отрезал Эйнор…
…Снаружи была темнотища. Гарав почти врезался в кого-то и схватился за меч, но сообразил, что этот тот старый пень, шаман, терпеливо ждавший возле шалаша. Старик посторонился, что-то прошамкал, прошуршал амулетами в волосах и на поясе. Мальчишка стал седлать коней. Они вели себя странно — как будто чем-то были напуганы… или и правда были? А шаман пялился в спину мальчишки, и Гарав даже пару раз передёрнул плечами, а потом даже перевёл дух, когда услышал сухое шуршание металла — из шалаша выбирались Эйнор и Фередир с вещами.
— Оседлал? — спросил Эйнор (его шлем тоже тащил Фередир).
— Готово, — кивнул Гарав, придерживая стремя Фиона.
— Коней поведём в поводу, — сказал рыцарь. — И держите их крепче. Если взбесятся — погибнут… Веди, Эйно-Мэййи.
Глава 19,
короткая, в которой выясняется, что такое «не везёт» и куда это «не везёт» может завести
Шли долго. Гарав всматривался в темноту и понимал, что неплохо видит в темноте — за ним и раньше такое замечалось, но сейчас зрение стало острей. Казалось, что по сторонам нет-нет да и промелькнёт такое, на что и смотреть-то не хотелось…
…Около каменной плиты старый шаман остановился и как-то весь осел. Сказал хрипло:
— Я жалею теперь, что взялся помогать тебе, Эйнор сын Иолфа. Тяжело быть зерном в зернотёрке — сколько ни кричи, просыпешься мукой и будешь съеден; и не всё ли равно, кем?
— Мы уедем прямо отсюда, — сказал Эйнор на адунайке. — Говори на нашем языке, мои оруженосцы должны понимать.
— Что тут понимать? — старик тем не менее перешёл на адунайк. — Они всё объяснят.
Между елями струились серые тени с алыми парными точками глаз. Три тени. Судя по тому, на какой высоте глаза были от земли — существа были размером с телёнка.
— Гауры, — сказал Фередир. Звякнула сталь. Гарав почувствовал, как волосы на голове поднимаются дыбом — он отчётливо вспомнил тех тварей, огромных волков с искажёнными душами разумных существ, которые служили «конями» для орков Ангмара.
— Не трогать мечи, — сказал Эйнор. — Держите коней. Только держите коней.
Кони хрипели и переступали с ноги на ногу — даже Фион. Гарав провёл рукой по шкуре Хсана — на перчатке остался остро пахнущий пот. Оруженосцы вцепились в поводья, сами вздрагивая, почти как кони, и неотрывно глядя на перемещение теней.
