— Ну, про наш квартал. Зачем-то рассказывал про чудесные дома. Про раковины, поющие голосами древних колдунов. Что здесь можно купить жемчужину, в которой отражается неизвестная красивая женщина. Или что-то насчет кувшинов, где хранятся голоса. Здесь ведь ничего этого нет!
— Ты умница, — проговорил Ренье, целуя ее в ухо. — Все запомнила.
— Ну, он еще говорил, будто здесь богатые дома. Зачем он так говорил? Хотел сдать ей внаем? Глупо! — У Генувейфы был торжествующий вид: она раскусила замысел жулика! — Пусть эта девушка и слепая, но ведь кто-нибудь да объяснит ей, что дома здесь самые обычные, а люд сплошь бедный и злой, и нет никакого старичка в ночном колпаке... И все, плакали его денежки.
— Чьи?
— Этого враля. Она не станет платить ему за вранье.
— Генувейфа, — сказал Ренье, — ты должна кое-что узнать.
— Говори, — с готовностью кивнула она.
— Твой батюшка умер. Я заказал для него гроб, так что скоро его похоронят. Ты меня понимаешь?
Она уставила на него расширенные глаза.
— Умер? Он больше не проснется?
— Именно.
— О! — сказала Генувейфа и хлебнула из кувшина сладкой воды. — Я так и думала. Он предупреждал меня, что рано или поздно это случится.
— Чем ты будешь заниматься, когда останешься одна?
— Да тем же, что и он. Буду делать гробы. Он научил меня, знаешь? Я и тебе могу сделать пару, если заплатишь.
— Я оставлю тебе денег, — сказал Ренье. — Береги их, ладно? Никому не показывай. А случится надобность, возьмешь монетку и потратишь. Хорошо?
Девушка решительно кивнула.
— Ты думаешь, я дурочка? — спросила она и прищурилась. — Все так думают, так что не стесняйся. Я, конечно, дурочка, но не всегда, а только от случая к случаю. А иногда — я очень даже умная. Я ведь сразу раскусила, что тот парень бессовестно врет слепой девушке!
— Ты умница, — согласился Ренье. — Вот смотри: здесь двадцать монет. Я возьму несколько вещей, которые принадлежали твоему отцу. Плащ и шляпу. Это на память.
— Да, он хотел их продать тебе, — закивала Генувейфа. — А теперь, выходит, я их тебе продаю?
— Именно так, — сказал Ренье. — Ты действительно умница. Спрячь деньги. Не забудь.
Забрав кошелек, Генувейфа сунула его за пазуху, а потом спросила:
— Ты, должно быть, ужасно богатый?
— Не слишком ужасно. Скорее, прекрасно.
— Мы еще увидимся?
— Конечно.
— Нет, — пояснила Генувейфа, — не скоро, а когда-нибудь потом, когда ты закончишь учиться и уедешь из Коммарши, — ведь тогда мы тоже увидимся?
— Не знаю, — честно признался Ренье, — как получится.
— Ты очень знатный, — произнесла Генувейфа задумчиво. — Если мне понадобится тебя найти, я ведь могу просто спросить у королевы.
— Так и сделай, — одобрил Ренье. — Ну, отдай мне мои покупки, и я пойду.
Глава семнадцатая
СОПЕРНИКИ
Эмери ждал брата с нетерпением: ему хотелось снова начать тренировки со шпагой. Нога все еще болела, но оставаться увечным Эмери не хотелось. Во всяком случае — пока.
В отличие от жизнерадостного младшего брата Эмери совершенно не боялся старости, которая когда-нибудь, в непредставимо отдаленном будущем, его настигнет, выбьет оружие из его руки и заменит шпагу тростью. Старость заставит кутаться в одеяла даже в теплый день, приучит непрерывно кашлять и ворчать. Все это было, по мнению Эмери, естественно и даже отчасти желанно.
Молодость накладывала на него особые обязательства. И как истинный аристократ, Эмери не был намерен отказываться от них.
— Где ты бродил так долго? — напустился он на младшего брата, когда тот вернулся.
— В разных местах, — сообщил Ренье. — По большей части на Старом рынке.
— Опять морочил голову тамошним девицам?
— Только одной, — уточнил Ренье. — Смотри, какая добыча!
Он предъявил брату узелок.
Эмери сморщил нос:
— Что это за хлам?
— Плащ гробовщика! Только что умершего гробовщика! Которому я сам, лично, заказывал гроб!
— Поразительно, — согласился Эмери. — Гроб для гробовщика. И всего этого добился мой родной брат!
— Ну, разве я не великий человек? — самодовольно осведомился Ренье.
— Величайший! — сказал Эмери. — Думаю, после Академии ты сразу займешь пост советника при ее величестве.
— По каким вопросам? — уточнил Ренье, величаво подняв голову и красуясь.
— Торговли или дипломатии, разумеется... Зависит от того, купил ты этот плащ или выклянчил. Кажется, дочка гробовщика к тебе благоволила?
Ренье сел, сразу стал серьезным.
— Она хорошая девушка, хоть и не вполне обычная. Ее зовут Генувейфа.
— Ты хочешь сказать — она не вполне нормальная, — поправил Эмери.
— Надеюсь, она не слишком ко мне привязалась, потому что я не смогу посещать ее часто, — добавил Ренье.
— Тебе вообще незачем посещать ее, — сказал Эмери. — Она привяжется к тебе, начнет от тебя зависеть, и тут ты — хлоп! — и уедешь.
— Конечно, ты прав. — Ренье вздохнул. И вдруг лицо его изменилось: — Главное-то не это! Угадай, кого я видел возле блошиного рынка?
Эмери невозмутимо ответил:
— Полагаю, пару блох, выставленных на продажу.
— Эгрея и Фейнне!
Старший брат сразу помрачнел.
— Они тебя заметили?
— Надеюсь, что нет. Я подослал к ним Генувейфу. Она подслушивала для меня все их разговоры.
— Мудрое решение.
— Ничего удивительного для того, кто станет дипломатическим советником при ее величестве, — напомнил Ренье. — Эгрей рассказывал Фейнне всякие небылицы. Дескать, привел ее в прекраснейшее место, расписывал несуществующие дворцы, которые их окружают, говорил о чудесных товарах, которые можно купить на здешнем рынке. Кувшины, поющие женскими голосами, еще какие-то дива...
Эмери молчал. Ренье видел, что брату неприятно слышать все это. Как будто речь шла о чем-то непристойном.
Наконец Эмери тихо попросил:
— Перестань, ладно?
— Ладно, — тотчас согласился Ренье. — Я и сам не в восторге от происходящего. Но вот чего я никак не пойму: откуда в Эгрее столько поэтичности? Я никогда не предполагал, что он способен изобрести такие красивые вещи.
Эмери молчал.
Ренье выдержал долгую паузу и осторожно добавил:
— А вдруг мы его недооцениваем? Что, если он и в самом деле влюблен в Фейнне? Влюблен по-настоящему, от всей души?
Эмери поморщился.
— Да что ты говоришь? Представь себе для начала душу Эгрея — и ты получишь полную картину того, как он умеет любить от всей души.
— Он говорил о жемчужинах, в которых навечно замерло отражение красавицы... — сказал Ренье. — Если человек способен придумывать такое...
— Да ничего он не способен! — сказал Эмери с досадой. — Я сейчас вспомнил, где слышал все эти красивости прежде. Это ранние стихи Пиндара в вольном прозаическом пересказе. У Эгрея нет ничего своего, запомни. Даже если тебе будет казаться, что он сочинил нечто или нашел некий выход, всегда знай: это краденое.
